Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру
— Анна Сергеевна, если вам трудно говорить, то закончим нашу беседу в другой раз, — поспешно предложил Дубов.
— Нет-нет. — Глухарева приподнялась. — Мне уже лучше. И я все расскажу вам! Только прошу вас, пусть все это останется между нами. И вас, доктор, тоже прошу…
— Как вам будет угодно. Анна Сергеевна, а известно ли вам, за что они решили вас убить?
Еще немного помолчав, Глухарева ответила:
— Знаете, всему своя мера. Да, я оказывала Феликсу услуги, и отнюдь не мелкие, но когда он зашел уж слишком далеко… — Анна Сергеевна замолкла.
— Насколько далеко? — заинтересовался не только Василий, но даже и доктор Серапионыч.
— Он потребовал, чтобы я… Нет, не спрашивайте! Я решительно отказалась. И тогда он пригрозил, что это плохо кончится. И так оно и кончилось.
— Пока еще ничего не кончилось, — покачал головой Дубов. — На свободе четыре опасных преступника, на совести которых, кроме покушения на ваше убийство, еще и нападение на сберкассу. Так что расследование только начинается. Вы слышали, о чем они разговаривали?
— В машине они почти все время молчали, а в том страшном помещении говорили и вовсе что-то непонятное. Вы понимаете, в каком я была…
— Но хоть что-то вы слышали? Постарайтесь вспомнить, это очень важно.
Анна Сергеевна напрягла память:
— Знаете, я была в каком-то полубессознательном состоянии и сейчас даже сама не уверена, говорили ли они то, что я запомнила. Один из них вроде бы сказал, что всегда завидовал Ильичу и мечтал издавать «Искру» в Цюрихе, и теперь как никогда близок к осуществлению своей мечты. A потом другой сказал: «Надо ее убить, так как она слишком много слышала». Феликс ответил: «Не надо, она и без того повязана крепко, нас не выдаст». Тот, другой, настаивал, что надо повесить, а потом изнасиловать. Тогда они постановили решить вопрос голосованием, и, как я поняла, двое были за, а один — против.
— Погодите-погодите, — перебил ее Василий. — Но ведь их же было четверо!
— Видимо, четвертый воздержался, — предположил Серапионыч.
— A что было потом — не помню, — закончила свой жуткий рассказ Анна Сергеевна. — Очнулась только здесь.
— Да, странная история, — поставил диагноз Василий. — Анна Сергеевна, тут вам долго оставаться никак нельзя. Если вы можете встать, то я отвезу вас домой.
— Да, пожалуйста… — Анна Сергеевна с трудом поднялась со стола и, заботливо поддерживаемая доктором и детективом, побрела к выходу из морга.
* * *O том, каким образом Анна Сергеевна попала в зависимость от Железякина и ему подобных, Дубов узнал позднее. Это произошло еще в студенческие годы, когда комсорг факультета застал ее за чтением запрещенных в то время трудов французского философа маркиза де Сада. Анне грозило исключение из комсомола, ДОCААФа, ОСВОДа и из института, более того, комсомольские вожаки грозились ославить ее как махровую антисоветчицу и извращенку. И тогда в жизни Глухаревой появился некий вежливый человек, обещавший избавить ее от неприятностей, но просивший за это некоторых услуг определенного свойства. Обычная в те годы история, но на дальнейшую судьбу Анны Сергеевны она положила столь тяжелый отпечаток, что вся ее жизнь пошла наперекосяк, хотя внешне она казалась счастливой и преуспевающей дамой.
* * *Несмотря на беспокойную ночь, утром Дубов встал рано и вместо своей конторы отправился прямо в читальный зал городской библиотеки, где попросил подшивку «Панорамы» за последние несколько месяцев. Вспомнив, что господин Разбойников особо штудирует пятничные номера, Василий открыл газету за минувшую пятницу. Там ему сразу бросился в глаза очерк Инессы Харламушкиной «Крах антинародного режима», и детектив начал его пристально изучать. И первое, что его удивило и даже слегка задело — так это невнятность изложения и полное отсутствие смысла. Очерк начинался так:
«Дорогой читатель! Как говорил Иван Петрович Павлов, чтобы съесть собаку, я обязательно должен крепко обнять тебя и ответить на вопрос — люблю ли я животный мир по-прежнему? Все это, конечно, верно и бесспорно — ни один ученый, даже сам Дмитрий Иваныч Менделеев, еще не опроверг этих теорий крепче любого другого деятеля науки, и стремился сделать научные знания сильнее».
Поскольку и дальнейшие фразы не содержали ничего более-менее осмысленного, то Василий пришел к выводу, что это шифрограмма. Сначала он принялся читать первые буквы каждого слова, потом — последние, но смысла не прибавилось. Тогда он стал читать каждое второе слово, каждое третье, каждое четвертое и наконец — каждое пятое. И лишь тогда появился какой-то смысл. Первый абзац зазвучал так:
«Дорогой Петрович, я люблю тебя по-прежнему и даже еще крепче и сильнее».
Овладев ключом, Василий быстро расшифровал всю статью, но кроме любовных излияний и сладостных воспоминаний о прежнем счастье она ничего не содержала. Сыщик отложил газету в сторону и погрузился в логические раздумья:
«Значит, через „Панораму“ Харламушкина передает Петровичу свои любовные послания. Предположим, я — редактор Швондер. Стану ли я публиковать подобные бредовые статьи, не зная их истинного смысла? Естественно, нет. Вывод — господин Швондер знает или догадывается, кому они предназначены. A если знает редактор, то знают и все сотрудники „Панорамы“ — там ведь тоже не дураки сидят, а способ шифровки больно уж примитивный… A давайте зайдем с другого конца. — Дубов достал блокнот и еще раз просмотрел список читаемых Разбойниковым газет. — Ну, с „Панорамой“ понятно — идейно близкое издание. „Кислый флирт“ — тоже объяснимо: он там один, без любви, без ласки, а тут хоть и не особо крутая, но все же эротика. „Кислоярская правда“? Ха, тут вообще вышла комедия. Эта газета лет пятьдесят была районным партийным органом, а в процессе приватизации ее на корню скупил некий капиталист, назначивший редактором свою единомышленницу, радикальную демократку. Так что теперь газета полна антикоммунистических и антинацистских материалов, но выходит под прежней „шапкой“ — даже с орденом Трудового красного знамени. Ну, то, что эту газету Петрович читает, тоже можно объяснить — еще Суворов говаривал, что врагов надо изучать. Но вот какого дьявола ему в тюрьме „Газета для всех“?..»
Дубов откинулся на спинку библиотечного стула и уставился в давно не беленый потолок. «Газета для всех» существовала целиком и исключительно на рекламе и объявлениях. Если коммерческая реклама оплачивалась, как и в других газетах, в зависимости от страницы и занимаемой площади, то подать частное объявление было проще простого — для этого надо было купить газету, вырезать специальный талон, заполнить его и отослать в редакцию. И уже в следующем номере объявление о покупке, продаже, знакомстве, обмене и прочее и прочее, появлялось на страницах «Газеты для всех». Василий и сам не так давно подавал туда объявление, когда хотел по сходной цене приобрести для своей конторы подержанную, но в приличном состоянии мебель.
