Торн Стюарт - Влюблённые из Хоарезма
Юлдуз молча и тщательно вытирал свой клинок полой халата одного из убитых.
— А что, Юлдуз,— весело спросил Фархуд, вбрасывая меч в ножны,— в Кхитае все сыновья ткачей так лихо дерутся?
— Я не хотел их убивать,— тихо сказал юноша.— Я их предупредил.
— Посмотреть на тебя, так ты убиваешь впервые в жизни, — хмурясь, заметил Конан.
— Так оно и есть. По крайней мере, катаной. Лучший бой — это тот, который не состоялся.
— Кром! Тогда зачем же ты носишь при себе меч?— уже не на шутку разозлился ун-баши.— И когда успел научиться так им владеть? Вертясь перед серебряным зеркалом?
Юлдуз вскинул гордую голову. В глазах его полыхнул недобрый огонь. Но мгновение спустя он ответил тем же тихим и ровным голосом, каким говорил всегда:
— Владение мечом — это искусство. Бой с равным себе и воином — это искусство. Бой с уличным забиякой — это позор. Но другого оружия у меня при себе не было.
Киммериец удивленно вздернул брови и переглянулся с Закиром и Альмидом. Те пожали плечами.
— А если бы было?— спросил Фархуд.
— Если хотите, я расскажу вам одну историю, пока мы едем домой, — предложил Юлдуз. — Кхитайскую легенду. Или, может быть, не совсем легенду.
— Валяй,— разрешил Конан. Близнецы отвязали всех лошадей, отряд расселся по седлам, и начался неторопливый рассказ.
— Когда-то давно в провинции Чжэнь правил благородный Унь Ши из рода Вэй, справедливый и честный наместник Императора. Был у него дайгон по имени Итсан Па, опытный и умелый воин. С другими дайгонами он вел воинство Унь Ши в битвах против камбуйцев, что постоянно тревожили северные границы Кхитая.
И вот однажды наместник заболел. Заболел так тяжело, что все думали, он уже никогда не поправится. А наследовать ему должен был его сын, с которым у Итсан Па однажды вышла ссора — как обычно, из-за прекрасной девушки. Их бой чести не кончился ничем, то есть оба были изранены и не смогли продолжить поединок. Но девушка выбрала сама. Она выходила Итсан Па и стала ему женой. И сын наместника затаил злобу на них обоих.
И вот, когда лекари объявили, что Унь Ши не проживет более недели, Итсан Па пришел к своей любимой и сказал: «Жена моя, возьми детей, возьми столько драгоценностей, сколько сможем мы унести и бежим в Камбую, потому что не будет нам здесь жизни, если наш недруг придет к власти.
— «Как,— удивилась его жена,— ты бросишь своего господина и благодетеля в трудный для него час?»
— «Да, ибо пекусь о благе наших с тобой детей.
Прекрасная Ута-но промолчала, но когда дайтон вернулся с лошадьми, он застал и жену, и детей мертвыми, ибо они предпочли смерть предательству и бегству…»
— Как это?— удивился Закир. — По-твоему, лучше умереть, чем жить в изгнании?
— Лучше умереть, чем предать своего господина,— возразил Юлдуз. — Если не на своих дайгонов ему рассчитывать, то на кого же? Тем паче, что Итсан Па намеревался перейти к его врагам, камбуйцам. Если бы он сделал это миг спустя после смерти своего господина, не нашлось бы никого, кто осудил его. Но моя сказка не об этом. Слушайте дальше.
— «И тогда дайгон Итсан Па проклял своего господина и его сына, проклял и себя самого. И бежал в Камбую. Император Камбуи и Пограничных Островов принял его приветливо и любезно и сделал военачальником над всеми своими войсками. Итсан Па женился второй раз, обзавелся домом и детьми и был счастлив. Он редко вспоминал свою родину, а если вспоминал, то не тосковал по ней. А Унь Ши выжил и правил далее. И вот однажды Император призвал его к себе и сказал: «Я желаю проверить твою преданность мне и трону Камбуи. Завтра утром наши войска выступают походом на провинцию Чжэнь, и ты поведешь их.
— «С великой охотой, ибо там правит мой старинный враг»,— ответил Итсан Па.
— «Чем же так обидел тебя Унь Ши, что ты его ненавидишь?»— спросил его Император.
— «Он обрек меня на вечные страдания и клеймо предателя тем, что не умер, тяжело заболев».
И бывший дайгон повел камбуйское войско на провинцию Чжэнь. Две армии сошлись на широкой равнине, и трава под копытами коней побурела от крови, а неба не стало видно за тучами стрел. И вот Итсан Па, воспользовавшись суматохой боя, пробился к шатру наместника, где он сидел в складном кресле в окружении всего только двух дайгонов. Итсан Па всегда был лучшим воином всей армии Унь Ши, он легко зарубил бросившихся на него дайгонов. А затем упал на колени перед креслом наместника и закричал: «Прости или убей меня, господин, ибо я не в силах так жить больше!» Но Унь Ши молча сидел в своем кресле, и лицо его было неподвижно. «Тогда я убью тебя и избавлюсь, наконец, от этой пытки!» — крикнул дайгон и кинулся на своего бывшего господина. Унь Ши имел при себе и меч, и метательные кинжалы, но не стал обнажать благородного оружия против предателя. Он отбивался сложенным металлическим веером и даже не встал со своего кресла. А потом подоспели другие дайгоны наместника и убили предателя».
— Это все?— спросил Конан.
— Все,— ответил Юлдуз.— Эту сказку рассказал мне отец, когда я подрался первый раз в жизни и помчался домой за катаной, чтобы порубить обидчиков на куски. Их было больше, и они тогда здорово избили меня. Но позже я свел с ними счеты, а еще позже крепко подружился и не раз думал потом, что было бы, если бы отец не успел меня тогда остановить.
— Это его слова: «Лучший бой — это тот, который не состоялся»? — спросил Конан.
— Нет, это старинная кхитайская поговорка.
— Я бы назвал тебя трусом, Юлдуз, если бы не видел, как ты дерешься, — задумчиво сказал Конан.— Ты прав, из тебя плохой воин. Но из тебя вышел бы хороший правитель.
— Пока что из меня вышел хороший ткач!— весело рассмеялся Юлдуз.— Я подарил Руте за лошадь ковер своей работы из тех, что не распродал, и она благодарила меня так, словно получила луну с небес. А что может быть лучшей музыкой для ушей мастера, чем похвала?
— Звон катаны!— ехидно ввернул Фархуд.— Я не видел тебя за ткацким станком, но видел с мечом в руках. Не пройдет и трех месяцев, как ун-баши сделает из тебя настоящего воина!
Конан, хмурясь, о чем-то напряженно думал.
— Скажи, Юлдуз, твоего отца звали не мастер Тай?— спросил он вдруг негромко. — Ты еще ни разу не говорил, что ткешь ковры, а не шелк или бархат.
— Моего отца звали Тай Цзы,— ответил Юлдуз.— Это его ковер лежит у Бахрама во дворе.
— И ты хотел его украсть? А я тебе помешал?
Юлдуз помолчал. Конан смотрел на него чуть сощуря синие глаза, и не было в них ни осуждения, ни злости.
— Я сказал тебе, что я хотел сделать,— ответил, наконец, Юлдуз.— Можешь назвать это «украсть», если хочешь.
