Леонард Карпентер - Конан и осквернители праха
Когда заскрипела дверь его камеры, он попытался перевалиться вперед и хотя бы сесть на пятки, чтобы в случае чего быть готовым к немедленным действиям. Выяснилось, однако, что ни о каких немедленных действиях и речи быть не могло. Конан попросту упал на колени. Его шатало. Он чувствовал себя совсем беззащитным.
Сводчатый потолок был очень низок; даже если бы Конан сумел встать, он не смог бы выпрямиться. Дверь же и вовсе едва достигала половины его роста. Она со скрежетом приоткрылась, пожилой тюремщик привычно согнулся и проник внутрь.
– Твоя еда, раб! – сказал он, опуская возле двери два подноса. – По великодушному соизволению царя я принес тебе вино и окорок с высочайшего стола. Мне велено развязать тебе руки и проследить, чтобы ты наелся досыта. Только учти, без шуток! – И тюремщик подобрался к Конану, держа на отлете короткий блестящий клинок. – Когда поешь, тебе дадут вымыться и одеться, дабы ты достойно послужил Его Величеству!
Конан, пожалуй, сделал бы попытку грохнуть стража и вырваться на свободу, но тот просто перерезал его путы и тотчас выкатился наружу. Пока пленник освобождался от веревок, дверь закрылась и снаружи лязгнул засов. К тому же пошевелить измученными руками оказалось очень непросто. Каждое движение порождало волну судорожной боли. Когда суставы начали более-менее нормально сгибаться и разгибаться, Конан подполз к двери и занялся едой.
Хваленый окорок с царского стола, как ему вскоре пришлось убедиться, достиг тюремного подземелья отнюдь не в полной сохранности. Верно, баранина была неплохо приготовлена и разделана... но после этого в нее явно запускали зубы все, кому было не лень, – от поваров до последнего конюха. Конану пришлось немало потрудиться, обгрызая жалкие остатки жира и хрящей, а потом – высасывая застывший мозг. Пустую кость он взвесил на руке, соображая, не оставить ли ее в качестве оружия. Для дубинки она была слишком тонкой и легкой, для кинжала – недостаточно острой. Конан отшвырнул кость. Короткое движение вызвало такую боль в плече, что пришлось опять его растирать.
Еще на подносе обнаружился грязный кусок черствого хлеба и глиняная кружка вина. Это последнее представляло собой пакостную смесь отстоев самого разного свойства. В мерзкой кислятине густо плавали хлопья.
На другом подносе стояла деревянная чаша с надушенной первоцветом водой для умывания и лежала свернутая одежда. Конан с сомнением понюхал воду и счел ее достаточно чистой для мытья, но слишком загаженной духами для того, чтобы ее пить. Он принялся умываться и отскребать с себя грязь со всей тщательностью, какую позволяла тесная каморка. Его собственная одежда была изорвана в драке и перепачкана тюремной грязью. Он скинул ее и натянул новую – накидку без рукавов, скроенную из зеленого шелка, и красный кушак из хлопкового полотна.
Конану одеяние не понравилось – уж очень веселенькое и легкомысленное. Однако делать было нечего, и киммериец только пожал плечами. Скоро узнаем, в какую игру они тут играют. Вне всякого сомнения, впереди его ждали опасные испытания. Умом Конан это понимал, но особого беспокойства не испытывал. Его больше волновало, удастся ли удрать! На воле у него оставались кое-какие недоделанные дела, – в частности, возвратиться в Осгарову халупу, поймать мерзавца и башку ему раскроить за предательство. Ведь это Осгар так хитроумно сдал его кладбищенской страже!..
При мысли об этом Конан сжал кулак и гулко треснул им по ладони, не обращая внимания на боль в помятых запястьях.
В скором времени по ту сторону двери опять началась какая-то возня. Потом дверь отворилась.
– Ну вот и чудненько!.. – проквакал дряхлый тюремщик. – Наш гость сыт и принаряжен, как велит благородный шемитский закон. Значит, наш гость готов принять участие в дворцовых игрищах. Именем царя, выходи, ты!..
Конан выскочил наружу гораздо проворнее, чем того хотелось бы тюремщику. Но быстрота киммерийца пропала втуне: старик уже укрылся за спинами двоих могучих стражей в посеребренной броне. Плечи здоровенных молодцов почти перегораживали коридор. Один был чернокожим из Куша, другой – курчавобородым шемитом. Они нацелили на Конана короткие копья и, покалывая ими, погнали пленника перед собой. Так быка гонят на бойню.
Босоногий варвар шел молча и только сутулился, чтобы не чиркать по потолку головой. Коридор явно не был рассчитан на могучий рост северных уроженцев. Маленькая процессия добралась до крутой винтовой лестницы, где ждало еще двое охранников, и Конан без пререканий зашагал наверх по ступенькам. Когда в двух пальцах от твоей спины покачиваются отточенные, как бритвы, бронзовые острия, охота спорить пропадает как-то сама собой.
Скоро тюремные казематы остались далеко позади. Конана вели коридорами и анфиладами царского дворца Абеддраха – громаднейшего здания из камня и кирпича, творения замечательных зодчих. В богато убранных залах суетились нарядные слуги. Они расступались, чтобы пропустить стражу и пленника. У одних на лицах было написано легкое раздражение, другим было все равно.
Потом киммериец увидел перед собой высокую арку, завешанную расшитым блестками бархатом. Тюремщики пихнули его вперед, он раздвинул тяжелые складки... и впервые увидел перед собой царский двор Абеддраха.
Он оказался в огромном зале. Солнечный свет вливался сквозь высокие окна, забранные жалюзи. В противоположной стене виднелись главные двери. По одну сторону находился престол, предназначенный для высших лиц державы. Середина зала оставалась совсем свободна, так что можно было рассмотреть яркую мозаику пола, зато вдоль стен стояли столы и длинные скамьи. Там уже сидело несколько десятков знатных шемитов, и новые толпы вельмож входили в зал сквозь парадные двери. В зале стоял сплошной гул голосов, а за столами рекой лилось вино, которое слуги только успевали подливать из золотых кувшинов.
Конану не дали времени полюбоваться роскошным приемом. Его сразу провели в небольшую нишу, отгороженную полукруглой решеткой. Там уже сидел на корточках еще один пленник, – смуглый малый из восточного Шема, одетый в такое же яркое тряпье, как и сам Конан. Его караулили двое стражей, стоявших спиной к блистательному собранию. Конану велели войти внутрь сквозь дверцу в решетке, и возле нее заняли место двое из четырех его конвоиров. Двое других вернулись к двери с бархатной занавесью и встали по обе ее стороны.
В зарешеченной конуре не было ни сиденья, ни подстилки, и Конан, следуя примеру своего товарища по несчастью, опустился на корточки рядом с ним. Парень не обратил на него никакого внимания, он отрешенно смотрел прямо перед собой. Сквозь густой загар на его лице проступала пепельная бледность.
