Яна Алексеева - Караванщица
– А железо здесь неплохое, – солидным басом вещал тот, присев и зажав между колен копыто ошарашенной лошади. Нирина, придерживая животное за узду, внимала.
– Только добывать его трудновато, зато уж каление на славу, да из песка можно выплавить кое-что, чтоб крепче было, – мужчина аккуратно потрогал подкову, приложил ладонь, подковырнул, – ну ништо, приводи на закате, на лучину работы.
И отпустил копыто. Мимоходом простучал втулку переднего колеса, вдумчиво прислушался к звону и хмыкнул:
– Хорошая работа.
– Шипа Озерного работа, – подала голос Нирина. Кузнец покивал одобрительно.
– Ну, прощевай, – и отошедшего мужчину тут же перехватил топчущийся рядом купец с подпаленной бородой из ехавших первым, доковылявший до стоянки с едва не отваливающимся ободом, перевязанным веревками.
А в руки шаери Вирин уже втиснули пиалу с горячим напитком, который замечательно смывал стоящую в горле горечь.
– Не отравлено, надеюсь, – буркнула она, вдыхая прочищающий сознание аромат.
– Нет, – Рилисэ усмехнулся, выбираясь из-за полога, – проследили.
Жильвэ, присев на корточки, аккуратно процеживал питье через плотную ткань, собирая взвар. Он потом пойдет в корм лошадям.
Умелый и спорый ребенок. После соответствующего внушения. Женщина хмыкнула, какое-то противоречивое мнение у нее складывается о бывшем принце. Но почему нет, люди сложные существа…
Счеты в голове закончили работу, производимую вне зависимости от сознания, и выдало результат:
– Полог менять не будем.
– Отдыхайте, шаери. До вечернего костра еще есть время, – заметил Рилисэ Хедани, наблюдая за целенаправленными перемещениями местных жителей. И пустынником, судя по рассеянному виду, пытающемуся думать одновременно о починке повозки, лечении ожогов и уничтожении заказанного смертника. Устроившись поудобнее, мужчина завернулся в палетту и принялся перебирать круглые бусины, нанизанные на суровую нить. Синие и зеленые с белыми вкраплениями, они не очень походили на его лучшие, нефритовые, потерянные на Плоскогорье, но позволяли сознанию расслабиться и течь мыслям свободно, не теряя связи с миром. Такое легкое, воздушное состояние, будто паришь над землей, раскрыв крылья. И все, что там, внизу, становится ясным и понятным, ни одна деталь не ускользает от внимательного взгляда, а лишнее знание просеивается, будто мука сквозь сито, оставляя белый легкий флер понимания.
И потому тощая, закутанная в серые лохмотья фигурка женщины, изображающей жену пустынника, крадущаяся в тени деревьев, не ускользнула от его взора. Прокралась, скрываясь за суетой, сливаясь со стволами деревьев и низким кустарником. Худые руки зашарили в складках, и спустя миг на свет была извлечена не очень длинная тростниковая трубочка. И тонкая игла.
Оглянувшись, женщина углубилась в заросли, приложила трубочку к губам и, выбрав момент, дунула.
Мужчина пригнулся, поправляя штанину. Заостренная палочка запуталась в пологе, потом упала прямо на ладонь. Кончик был измазан чем-то синеватым. Принюхавшись, Хедани узнал горько-сладкий аромат масла орехового дерева. Сильный яд, смертельный. Сложный в приготовлении, не хранящийся долго. Дворцовая жизнь способствует развитию множества особых талантов, отчего он всегда берег своего ученика.
Он перевел взгляд на убийцу. Та еще пятилась, судорожно роясь в складках одежды. Улыбнулся и вежливо ей кивнул. Женщина сглотнула и скрылась среди зарослей. Она промахнулась с полутора десятков шагов, а сделать второго выстрела не смогла, потому что место загородила группа инсолийцев, неспешно шествовавших по тропе, ведущей к местному озеру. Один, чуть пошатывающийся и раздраженно жестикулирующий, оступился и свалился в ручей на обочине. Спутники его окружили, попытались поднять, расшумелись, голоса раскатились под кронами, перекрывая неспешные разговоры. Кто-то недовольно покосился на нарушающих общее смиренное спокойствие попытками забыться в хмелю.
А мгновение спустя пронзительно-голубое небо прорезал десяток белых молний. Стремительные вестники камнем падали вниз, в руки адресатов. Один осторожно покружил над головами напряженно следящих за ним людей и присел, сложив крылья, на край повозки, на украшенную рунами, опаленную огнем верхнюю дугу полога. Вопросительно курлыкнул, поджал лапку, на которой болталась солидная, чуть не в два пальца толщиной, туба, кося темным взглядом на мужчину. Тот вздохнул и отправился будить шаери Вирин. Возможно, это что-то важное.
За спиной Рилисэ нарастал шум. Облегчение и радость в поднявшемся над стоянкой гомоне, заставили его прислушаться.
Сквозь вопли и смех пробилось:
– Остановили, остановили пал… в трех переходах на север…
Ну вот и хорошо.
До самого вечера Нирина просидела в тени фургона, перебирая тонкие листы бумаги, принесенные вестником. Не сказать, чтобы это было приятно. Ветер, поднявшись к закату, нес с собой горечь выгоревших полей, разъедающую горло и выдавливающую слезы из глаз. Но она стремительно заполняла строчки выводила цифры. Краткие указания морийскому приказчику растянулись листов на пять. Вдобавок еще пришлось объяснять маленькому принцу, почему стоимость жемчуга считают в долях ржи, а акульи шкуры идут в расчет совсем другого договора.
Зато мальчишка вовремя подавал питье и напомнил, что до заката следует сходить к кузнецу.
Караванщица отложила перо и прикрыла чернильницу. Скатав листы, перевязала нитью, прижала их каплей мягкого алого воска, обернула два раза и выдавила личную печать. Вложила в кожаную тубу, подцепила ее на лапку послушно просидевшему на плече вестнику. Погладив того по мягким перьям, прошептала:
– Хозяину, – и подкинула вверх. Птица забила крыльями, перекосившись под тяжестью груза, выровнялась и почти мгновенно исчезла в начавшем темнеть небе.
Расправив юбку, обошла вокруг фургона, хмыкнула, узрев, с каким аппетитом флегматичные лошади объедают нижние листья Дарующих жизнь, вместе с забытой кем-то на них палеттой. С трудом оторвав от пиршества ту, которую надо подковать, и утешив ее соленой коркой, повела по одной из расходящихся лучами троп.
По нужной, судя по ударам, доносящимся с виднеющейся сквозь тенистые заросли поляны.
Сложенная из песчаника кузня пряталась среди высоких трав, прибиваемых сильными порывами ветра к песчаным россыпям у корней. Серое приземистое строение окружал узкий глубокий каналец, сейчас полный воды. Благостное журчание заглушал грохот, доносящийся из темного, дышащего жаром посильнее уличного, проема. Где-то сзади дома ворочалось колесо, со скрипом подчиняющееся давлению воды.
