Ольга Денисова - За Калинов мост
- Проклятый монах! - младший скрипнул зубами.
- Эй, - насторожился Игорь, - а при чем здесь монах?
- А черт его знает! - ответил старший. - Мы его с апреля поймать не можем.
Да. С логикой оборотни явно не дружили. Или считали себя хитрыми? Во всяком случае, молчали они долго, пока старший наконец не выдал:
- Ладно. Поклянитесь огнем и катитесь на все четыре стороны. Можешь огнем поклясться, что никому об этом доме не расскажешь?
Маринка поклялась бы чем угодно, ей в обществе братьев было как-то неуютно. Однако все оказалось непросто. Оборотень позвал третьего брата, все еще караулившего их под окном, и они устроили настоящий ритуал принесения клятвы.
- Медвежье Ухо поклянется первым, - сказал старший, обращаясь к Маринке. - Если огонь не обожжет его руку, он будет верен клятве. Ну, а если обожжет - мы отпустить его не сможем. Хотя ему я верю и без всяких испытаний. Но ведь все должно быть честно. К тому же, если он ее нарушит, от слабости или по злобе, огонь его накажет.
Маринка глянула на Игоря, и тот молча ей кивнул.
- Встань у двери, - скомандовал оборотень, повернувшись к Игорю, - и протяни руку ладонью вверх.
Игорь послушался, и старший положил ему на ладонь небольшой пучок сухой травы, скатанный шариком, - ее с улицы принес третий брат.
- Клянешься ли ты, что никто никогда от тебя не узнает о происходящем в этом доме?
- Клянусь, - кивнул Игорь.
Оборотень вынул из кармана коробок, чиркнул спичкой и поднес ее к траве на ладони Игоря. Маринка ахнула, но он не пошевелился. Со стороны ей показалось, что огонь и вправду не жжет его руку. Только быть этого не могло. Пламя сначала медленно облизывало сухой пучок, а потом вспыхнуло ярко и высоко, осветив его неподвижное лицо, но быстро опало: трава превратилась в горстку тоненьких красных угольков и осыпалась на ладонь пеплом.
Оборотень дунул Игорю на руку, внимательно осмотрел ее и показал Маринке:
- Вот. Что я говорил! Медвежье Ухо клятвы не нарушит. А ты?
Ей стало немного страшновато: она не очень верила в то, что огонь не обжег его руку, просто в полутьме после яркого пламени ожога было не видно. А сможет ли она сохранить невозмутимость, чтобы оборотни поверили ей? Нет, она вовсе не собиралась нарушать клятву. Только связи между ожогом и нарушением обещания не видела.
- Не бойся, - шепнул ей Игорь и поставил ее на то место, где только что стоял сам, - ничего страшного в этом нет.
- Я не боюсь, - она посмотрела на него с вызовом и вытянула руку вперед.
Оборотень положил пучок травы на ее маленькую ладошку и спросил:
- Клянешься ли ты, что никто никогда от тебя не узнает о происходящем в этом доме?
- Клянусь, - ответила она как можно более невозмутимо и потихоньку сжала кулак на другой руке.
Чиркнула спичка, и Маринка постаралась не зажмуриться. Сначала было совсем негорячо, пока огонь не подобрался к ладони вплотную, облизывая травинки, лежавшие на коже. Очень захотелось отбросить горящую траву на пол и прижать руку к себе. Маринка стиснула левый кулак еще сильней, еле-еле удерживаясь, чтобы не вскрикнуть. Пучок уже превратился в горстку обжигающего пепла, а пульсирующая боль становилась только сильней, как будто пламя прожгло в ладони дырку.
Оборотень взял ее за запястье, дунул на остатки пепла, чем доставил ей ни с чем не сравнимое облегчение, и с сомнением посмотрел на ожог.
- Вроде все в порядке, - обиженно пробормотал он, - придется тебя отпустить. Но если передумаешь умирать, возвращайся к нам. Ты просто не понимаешь, как здорово быть нашей сестрой.
- Я подумаю, - улыбнулась Маринка.
Через пятнадцать минут, когда они вышли за ограду пансионата «Чайка» и выбирали, в какую сторону идти дальше, к ним вернулась перелет-трава.
- Это самая гадкая тварь, которую я когда-либо встречала, - прошипела Маринка и подула на ладошку: посередине надулся большущий пузырь, который собирался вот-вот лопнуть.
- Я придумал тебе индейское имя, - сказал Игорь и посмотрел ей на руку, - ты будешь зваться Огненная Ладонь. Сначала я хотел придумать тебе женское имя, что-нибудь вроде Белого Ландыша или Легкого Облака. Но мне кажется, ты заслуживаешь большего.
- Спасибо, - она улыбнулась, - Огненная Ладонь звучит гораздо внушительней, чем Дикая Пантера, правда?
- Конечно, - согласился он, и Маринка так и не поняла, говорил он все это всерьез или шутил.
Aut viam inveniam,aut faciam [3].
Латинская пословицаЕму снилось бесконечное скошенное поле - унылое, однообразное, ровное, как стол. От горизонта до горизонта. И Она уходила от него по этому полю, все дальше и дальше. Ее стройная фигурка в длинной белой рубахе, с развевающимися на ветру густыми черными волосами, становилась меньше и меньше. Бледные босые пяточки ступали по колючей стерне, и холодные тонкие руки висели как плети.
- Ну оглянись, - шептал он беззвучно, - оглянись хотя бы раз…
Он не мог вспомнить ее лица. Мучительно пытался и не мог - оно ускользало. Кажется, вот-вот мгла памяти рассеется, и ее лицо выплывет из мутной дребедени, которой полна его тяжелая голова. Нет.
Фотографии? Это жалкие отпечатки, оттиски, хранящие лишь блеклые следы Ее чистого свечения, захудалая профанация, ничтожное, искаженное отражение Ее тонких черт…
Она никогда не оглядывалась. Она уходила, так и не простив его. Потому что он убил Ее. Он убил Ее так же верно, как если бы ударил ножом в сердце. На что он надеялся? Кто дал ему право прикасаться к тонким нитям судьбы?
Да, он был молод. Он еще многого не умел и не знал. И он был одержим Ею. Это со временем его страсти притупились, пока не угасли совсем. Чем больше он мог, тем меньше ему хотелось. Чем отчетливей он сознавал свое могущество, тем никчемней оно становилось. Он ставил перед собой планки все выше и выше, а когда достигал намеченной высоты, она не радовала его. Да пожелай он - весь мир лег бы к его ногам. Только мир не был ему нужен. Все его сокровища, вся энергия, все силы, вращающие планеты вокруг звезд, не могли Ее вернуть. Он не хотел ничего, из всех страстей, тревоживших его юность, осталась одна - самая высокая планка, самая несбыточная мечта, маниакальная идея: он хотел привести Ее назад.
Глупый Орфей! Да он просто кретин! Пройти туда, куда заказан путь любому смертному! Не влететь бесплотным духом, созерцающим царство мертвых, а пройти живым, во плоти, разжалобить богов, получить желаемое и не удержать из-за собственной тупости!
Да, пролететь туда бесплотным духом может каждый шаман. И даже изловить такого же бесплотного духа, тянущего за собой свое тело, и вернуть назад. Но кто проходил туда во плоти? И кто выводил оттуда умерших, чьи тела давно истлели в могиле? Кто еще одурманил Харона, чтобы пересечь Стикс?
