Ольга Погодина - Обитель духа
– «Знаешь, чем я отличаюсь от тебя?» – спросил медведь бурундука», – неожиданно процитировал Баргузен известную сказку. – «Тем, что смею!»
По спине Илуге прокатилась холодная волна. Время споткнулось и остановилось, зависнув над ними в прохладном осеннем воздухе. Это не Баргузен – это мир снова заговорил с ними на языке, вроде бы ничего не значащем постороннему глазу, – но Илуге с того самого момента чувствовал это безошибочно.
– Почему ты так сказал? – резко повернувшись, спросил он.
– Как сказал? – удивился Баргузен. – Ты что, никогда этой сказки не слышал?
– Слышал, – кивнул Илуге, его дыхание выровнялось. – Но так – впервые.
– Эй, да ты не напился ли тайком шаманского зелья? – Баргузен говорил шутливо и обеспокоенно одновременно. – Я слышал, его дают посвящаемым. Ты что, украл его у Хурде?
По спине Илуге прошла новая волна дрожи. Что-то неведомое разворачивало события ему навстречу ранее, чем он мог бы их осознать – и отказаться.
– Пока нет, – медленно сказал Илуге. – Но я сегодня это сделаю.
В какой-то момент ему показалось, что это не он, это кто-то чужой, незнакомый, говорит эти слова его губами. Странное и пугающее ощущение.
– Ты это сейчас понял? Плохая мысль, – скривился Баргузен. – Тебя поймают, и заклеймят, или чего хуже. И потом, кто знает, – может быть, это зелье убьет тебя, если ты не пройдешь Обряд. Я слыхал и такое…
Колокол внутри головы Илуге превратился в гонг и отбивал в его висках мерные, звенящие удары. На лбу юноши выступил пот.
– Там… там что-то должно произойти. Что-то важное.
– Ум у тебя напрочь отшибло! – взорвался Баргузен (впрочем, он без слов понял, где это – там). – И чего ты добьешься, даже если подсмотришь Обряд? И свободного-то за это положено живьем в землю зарыть, а уж чужаку-рабу, будь уверен, придумают что похлеще!
– Там что-то произойдет, – монотонно повторил Илуге. Его глаза полузакрылись, колокол теперь ударял во что-то мягкое и шелестел, как крылья ночной птицы. Этот шелест, казалось, заполнял его со всех сторон.
– Это верная смерть, – безжалостно заявил Баргузен. – Не думал я, что ты, Илуге, такой дурак, чтобы дать себя убить ни за что.
С этими словами он вынул из-за пазухи флягу с водой и хладнокровно выплеснул ее содержимое в лицо другу.
– Ты чего? – Илуге озадаченно заморгал. Вода стекала по его бровям и волосам, затекая за шиворот кожаной безрукавки.
– А так, – оскалился Баргузен, – пригляд за тобой нужен. Сам ты не свой какой-то.
Илуге и впрямь чувствовал себя как-то мутно.
– Пора нам возвращаться, – озабоченно посматривая на друга, произнес Баргузен. – Что-то я уже думаю, где бы кусок урвать. Вот она, жизнь раба: думай, как набить себе брюхо, – и вся недолга! Да и не так плохо тут с нами обращаются, – неожиданно добавил он.
– Вовсе нет, у ичелугов хуже было, – кивнул головой Илуге, поднимаясь на ноги. Он никак не мог собрать свои мысли. Казалось, какая-то из них, самая важная, выпорхнула из головы, как птица из силка, и теперь вьется над головой.
– Я слышал недавно, что здесь рабам позволяют даже брать жен, – заговорщически прошептал Баргузен. – Ты, может, это… чумной такой с того, что слишком сильно к Дархане прикипел? Заедает тебя, поди, что ее, окромя тебя, еще и хозяин с дружками тискает?
– Дархане? – непонимающе переспросил Илуге. – Нет. Я вообще об этом не думал.
– А пора бы! – хохотнул Баргузен, подмигивая. – Ежели захочешь поразвлечься – ты только скажи! Я пути знаю!
– Да ну? – Изумление было столь сильным, что туман, плававший в голове Илуге, отступил, и реальность вернулась. – Ты хочешь сказать, что…
– Женщина – что горн, взялся ковать – не позволяй остынуть, – во всю рожу ухмыльнулся Баргузен, – и если знать, где есть такая остывшая постель, то уж найдется путь, как в нее забраться…
– Ох, увижу я твою голову на колу, – простонал Илуге. – Видит Хозяйка…
– Лучше бы не поминал ревнивую Старуху, – скривился Баргузен, – говорят, она покровительствует и обманутым мужьям.
– Дурак ты сам, Баргузен, – не выдержал Илуге, – куда ты денешься, если кто-нибудь в становище родит ребенка с такими же волосами?
– «Пока думаешь, что будет, потеряешь то, что есть!» – пропел Баргузен слова расхожей ичелугской прибаутки. Помнится, там дальше было что-то о слишком скромной девице. – Сам попробуй, а потом обзывайся!
– Ладно, – как всегда, сдался Илуге, – там поглядим.
– И тебе даже не интересно, кто это? – не выдержал Баргузен. Илуге внутренне усмехнулся. Так он и знал: сам все расскажет – дай только достаточно времени.
– Не интересно, – как можно равнодушнее сказал он, пожимая плечами.
– А может, это Янира? – подбоченясь, подначивал Баргузен.
В тот же миг пальцы Илуге сомкнулись на его горле и хорошенько тряхнули.
– Про мою сестру думать забудь, – ровным голосом сказал Илуге, не замедляя ходу и вынуждая Баргузена быстро перебирать ногами, что со стороны выглядело куда как нелепо.
– Пусти, пес бешеный, – хрипел Баргузен. – Шуток не понимаешь…
– Таких – не понимаю, – так же ровно ответил Илуге, но шею отпустил. Синяки на горле у нахала еще до-олго не сойдут, Илуге знал это.
Баргузен замедлил ход, вроде бы невзначай зашел за спину. Илуге поймал его удар правым локтем, остановился, плавно отодвинулся влево и, развернувшись, сбил нахала с ног.
– Никак не пойму, как это у тебя получается, – отдышавшись, сказал Баргузен. Илуге протянул другу руку, чтобы помочь подняться.
– Так… как-то, – буркнул Илуге. – Ну и кто она?
– Ах ты, сучий потрох, – восхитился Баргузен. – И ведь не поймешь по роже, что думает! …Кто-кто… Вдова Бохды!
– Уй, да ладно! – недоверчиво протянул Илуге. Вдова Бохды, умершего от заворота кишок прошлой зимой, была предметом вожделения всей способной к таким мыслям части племени – гибкая, пышногрудая, с осиной талией и соблазнительным задом. К слову сказать, Илуге тоже она иногда снилась. Правда, эти сны всегда заканчивались как-нибудь по-дурацки: например, приходил мертвый Бохда и жаловался, что у него поминальный веник наоборот в ногах лежит.
– Клянусь Вечно-Синим! – вдохновенно выдохнул Баргузен. Ему наконец-то удалось достать Илуге, и в его глазах загорелись огоньки азарта и удовольствия.
– И как она? – выпалил Илуге и тут же почувствовал, как кожу снова заливает густая краска. Краснел он легко, выдавая любую выводящую из равновесия мысль, а потому в такие минуты себя ненавидел. Краснеешь – значит, выдаешь себя, даешь любому возможность зацепить за живое.
– Небесное блаженство! – Баргузен закатил глаза в преувеличенном обожании.
– Скажи, – неожиданно серьезно спросил Илуге, – она стоит того, чтобы из-за нее начать войну?
