Екатерина Фёдорова - Под сенью проклятия
Глава шестая. Во пиру веселье
Наставшее утро, однако, унесло все печали прочь. Свет из окна заливал всю горницу, крася бревенчатые стены в желтое, птичье щебетанье прорывалось сквозь закрытое окно. Я встала, прошлась босиком, радуясь прохладе сосновых досок под ногами. Отворила окно.
Шатер крыши впереди блестел крашеным тесом, уложенным затейливой чешуей. Справа и слева, далеко внизу на земле, зеленели деревья, краешками виднелись палаты с теремами. Отовсюду наплывал густой запах сдобных хлебов.
Верно говорила бабка Мирона — курей считай по осени, а беды поутру. Ночные печали куда-то ушли. На душе было тихо и спокойно.
Зачем я страдала вчера вечером, теперь и сама не могла понять. Дела мои шли на лад, до Чистограда я уже добралась. И поселилась не где-нибудь, а в самом кремле, по соседству с положским королем. Как вернусь в Шатрок да расскажу кому о таком — обомлеют.
И осталось у меня всего две заботы — бельчи заработать да добраться до ведьм. А что рисковать придется, пробуя явства, так ведь денежки задаром никто не даст. Опять же, по совести говоря, на то я и травница, чтобы жизнь людскую охранять. А сестринскую жизнь или ещё чью, это дело пятое.
День между тем разгорался. Я отошла от окна, выбрала среди своих лент самую яркую, отливающую пламенем. Туго заплела косу, надела платье, привезенное из Шатрока, и выглянула из светелки.
Путь был закрыт. Рогор ночью притащил широкую лавку и улегся перед дверью из покоев Морисланы, через которую лежал моя дорога на лестницу. От скрипа петлей норвин проснулся.
— Не велено. — Буркнул он. — И чего тебе не спится? Чесунчик, что ли, поймала? Со вчерашнего велено госпожой звать, вот и живи, как госпожа. Спи, пока служанки не придут.
— Мне бы на двор. — Сказала я.
Но норвин только махнул рукой.
— Забудь. Горшок под кроватью, вот и пользуйся. Учись жить по-господски.
— Я просто погулять.
— Нет. — Строго ответил Рогор. — Сегодня пир с плясками, там и нагуляешься. А пока сиди в светелке, как девице господской положено.
Он снова опустил голову на скамью, вскинул руку, прикрыв широченным рукавом сонные глаза. Затих.
Я со вздохом отступила от двери, осторожно закрыла створку. Надо было найти дело.
Платья, пролежавшие всю ночь под периной, частью отгладились, но взамен начали попахивать затхлостью. Пришлось раскидать их по кровати, а одно, лежавшее сверху, даже повесить на створку окна.
Потом я пересмотрела и перебрала травы, отложила в сторону по пучку хрящихи и беличьих ушек — первейшего средства, чтобы вызвать рвоту и вытянуть желчь. Сегодня, на пиру, если не распознаю вкуса отравы, одна из этих травок может спасти Аранию. Или меня.
Вот только в руке их не понесешь, а потому я достала иглу с ниткой, нашла среди своих сорочиц самую старую и отодрала от её подола полосу ткани. Потом села шить крохотные, в полпальца, мешочки. Дело было почти закончено, когда в дверь торкнулись.
Вельша опять принесла мне на пробу поднос, нагруженный едой. Следом прибежала Алюня, держа в руках сладкий городской калач с кружкой кваса — для меня. Обе девки, и Вельша, и Алюня, с утра кликали меня госпожой, но при этом всякий раз всякий раз хихикали и постреливали лукавыми взглядами — мол, мы-то знаем, что почем!
В ответ я одаривала каждую хмурым взглядом, сведя брови на переносице. Сказано быть госпожой, значит, стану. Чай, не велика наука. Опять же, кому как, а мне такое дело, госпожой быти, положено от отца с матерью. По рождению, значит.
Глянув на моё лицо, личные прислужницы Морисланы и Арании сторожко поджимали губы. И удалялись, неслышно ступая.
В те дни я отчаянно гордилось тем, что с обоих сторон происхожу из господского роду-племени. Мне вспоминались все обмолвки, сделанные Мироной — мол, у нас-то все тихо и гладко, а вот у господ жизнь тяжелая. Такое у них в жизни бывает, чего простому люду и не снилось!
Я сравнивала свое увечье со страшным шрамом, что уродовал лицо молодого олгара Барыса, и думала, что они схожи. Только он пострадал от таинственных абульхарисов из страны Урсаим, а я от неведомых врагов, которые были то ли у моего отца, то ли у моей матери.
Кулич таял во рту, квас тоже был ничего, шибал в нос шипучим душком. Правда, у нас с бабкой Мироной квас все равно выходил злее, шипучее. Доев последнюю крошку, я снова села шить мешочки из лоскутов, теперь уже про запас. Потом обметала порванный подол сорочицы. Покончив с шитьем, выглянула в окошко.
Поднявшееся солнце блестело на крашенном тесе, запах хлебов сменился запахом печева и варева. Откуда-то остро пахло жареным мясом, какое мы с Мироной ели только на Свадьбосев да Зимнепроводы. Видать, в кремле сейчас кашеварили — снедью пахло отовсюду. Или все шло с королевской поварни, где готовили сегодня угощение на почестен пир? Я распознала дух от пирогов с зеленым луком и щавелем, потом от мясного варева. Были и ещё какие-то запахи, но те я даже не пыталась опознать, настолько они казались чудными и непонятными.
Солнышко жарило в окошко все сильней. Я отошла вглубь светелки, решив от безделья взяться за скатерть, которую Мирона выдала в дорогу для узла. Полотно на неё пошло новое, только зимой белили… Я самолично морозила руки, распяливая тот холст мокрым на снегу. Так чего ж работе пропадать? Всякий знает — для вышивания лучше беленной холстины нет. Вот привезу скатерть обратно всю в узорочьях, бабка увидит и кивнет с одобрением. Нравилось Мироне, когда я рукодельничаю.
К холстине пристала пыль. По-хорошему, конечно, следовало её простирнуть, но мне по господскому обычаю теперь это было невместно.
Так что я высунулась в окно и от души повытряхивала скатерть, заставив её щелкать в теплом воздухе навроде кнута. Потом, взмокнув, села на кровати, откинув подаренные платья и распялив холстину на коленях. Глянула на нитки в моточках.
Ниток было не густо. Если шить, так петельчатым швом, на него много не уйдет. По краю пустить полосу из цветов, лепестки едва обозначить, а в середине каждого лепестка нечастым швом цвет пометить.
Тут в дверь снова торкнулись. Влетела Саньша, зачастила:
— Госпожа Триша! Пошли мыться перед пиром. Хозяйка с дочкой с мыльни уже ушли, теперь велено тебе идти. А я помогать буду, как приказано…
На меня она косилась любопытным взглядом. Я отложила скатерку, начала искать чистую сорочицу и сарафан. Саньша меня остановила:
— Ничего не бери. Там Вельша одежду тебе уж приготовила.
Я кивнула. Но уходя, кинула взгляд на платья, разложенные по кровати. Ещё одежка? Ох и щедра ко мне матушка. Вот только неспроста такая щедрость, ох неспроста!
