Дмитрий Емец - Тайная магия Депресняка
– Правда не спасет, да? Почему не спасет? Но я не огорчен, нет?
– Потому что не спасет. Если бы люди были способны учиться на своих ошибках, они не были бы в такой помойке… Так ты слушаешь?
– Я слушаю, да? – удивился Мошкин.
– Если хочешь нравиться, запомни несколько простых правил. Первое: слушай больше, чем болтай. Второе: язык жестов. Реагируй на то, что говорит собеседник, и копируй его жесты. Можешь даже слегка утрированно, главное, не напряженно… Больше легких, мимолетных, будто случайных прикосновений к девушке. Только не надо при этом потеть и надувать щеки, как пляжные культуристы, которые везут свою тушу купаться в море. Бройлеры нравятся только кухаркам… И осанка, дружок, осанка! Не сутулься, не опускай плечи, а то копеечку хочется дать! Спина прямая, голова чуть наклонена. Легко и естественно.
– У меня не получается легко, – обреченно сказал Мошкин.
– Думаешь, я этого не знаю? Ты бука, и с этим ничего уже не поделаешь. Но будь хотя бы доброжелательной букой, в рамках своего характера.
– И все, да? – спросил Мошкин жадно.
Его мысль уже работала в направлении того, что надо все это записать в блокноте в столбик и отмечать плюсами и минусами выполнение отдельных пунктов. А начать можно будет, пожалуй, со следующего понедельника.
Ната похлопала Мошкина по руке.
– Ты так противно это сказал! Расслабься, умоляю! – попросила она.
– Расслабься? – удивился Мошкин, мысленно разлиновывающий в блокноте уже третий столбик.
Ната посмотрела на Евгешу взглядом абстрактного ценителя, почти любуясь.
– А почему нет? Ты же красив, Мошкин! Прекрасен, как новорусская подделка греческой статуи с подклеенными отбитыми частями. В анатомическом театре ты дал бы и Мефу, и Чимодану сто очков вперед, да только что толку? Жизнь не анатомический театр, и призы в ней выдаются не самым мускулистым, а расслабленным, настойчивым и отважным. Твоя красота служит тебе меньше, чем дохлому льву его рык! А теперь очисти помещение! Не мешай мне одеваться!
* * *Когда Мошкин вышел из комнаты Наты, было уже около одиннадцати утра, пиковое время для лентяев, понимающих, что хочешь не хочешь, а надо начинать шевелиться. Чимоданов давно уже мудрил у себя в комнате: то ли изготавливал коктейль Молотова, то ли покрывал лаком новую партию оживающих человечков. Из-под его двери пахло чем-то едко-стерильным, как в химической лаборатории. Зудука, выставленный вон, нервозно бегал вдоль двери и подсовывал под нее горящие бумажки, смутно надеясь взорвать любимого хозяина со всеми потрохами.
Мошкин спустился в приемную. Дафна, только что вернувшаяся с Мефом после безуспешных поисков Депресняка, дремала в кресле. Кто-то, скорей всего тот же Буслаев, заботливо укрыл ее пледом. Несмотря на влияние Эди и эпизодическую склонность к хамству, Меф умел быть заботливым в деталях.
На столе у Улиты зазвонил телефон. Однако сейчас Улита была не в настроении.
– Тля, как меня достал этот телефон! Пусть его изобретатель изобретет его обратно! – сказала Улита.
Она сняла трубку и, поняв уже, что на том конце провода ошиблись, сказала на опережение:
– Это вам телефонирует Москва!
– Кто-кто? – озадачился совсем юный голосок.
– Москва. Город такой, девушка! – отвечала Улита и бросила трубку на рычажки.
Некоторое время она страдальчески глядела в потолок, точно размышляя, чем ей заняться, чтобы не мучиться, а затем, разогнав комиссионеров заявлением, что собирается работать над донесением Лигулу с поименным указанием тех, кто ей мешает, в двадцатый раз написала на бумажке: «Я ненавижу Эссиорха!»
Меф не удержался и предположил, что когда она напишет это в сотый раз, то упадет к Эссиорху на шею, за что едва не был убит метательным ножом. На свою удачу, он успел схватить стул и загородиться им. Нож вошел в сиденье стула до половины лезвия.
– Не порти казенную мебель, вредительница! Она эйдосов стоит! – строго сказал Меф.
Улита покосилась на него и облизала выдвинувшиеся глазные зубы.
– Забудь об этом. У меня гемоглобин низкий! Отравишься! – предупредил Буслаев.
– Хочешь мысль, Меф? Знаешь, почему в Москве многие вещи совсем не фонтан? Здесь мамы слишком нянчатся с маленькими мальчиками и слишком часто орут на маленьких девочек. Во всех же нормальных городах все происходит наоборот. Именно поэтому мы вырастаем монстрами, а вы цуциками.
– Гав-гав! – сказал несправедливо обиженный Меф.
Уж на кого-на кого, а на него в детстве орали очень часто. И Эдя, и папа Игорь, и двадцать пять уродов, временно исполняющих должность отчима. Меф так и называл их по первым буквам «УВИДО», с невинной рожицей предлагая угадать, что это означает.
Улита не ответила. Не тратя слов, она нарисовала на голове у Эссиорха детский горшок, надетый на манер каски. Эссиорх глупо улыбался и отдавал честь. Должно быть, бедной ведьме казалось, что ей так проще будет разлюбить.
– А ты куда, Одиссей? – спросил Меф у Мошкина, заметив, что он одевается.
– Я хотел пройтись, нет? – засомневался Мошкин. Как и все его желания, желание гулять было слабовыраженным.
– А… а… а… Ну раз хотел, то иди! – невнимательно сказал Буслаев.
Он часто так говорил в последнее время «а… а… а…» – и невозможно было понять, то ли он издевается, то ли просто принимает информацию к сведению.
Мошкин машинально постучал себя пальцами по боковой части груди – там что-то глухо отозвалось. Некоторое время он прислушивался к этому звуку, потом понял, что это ребра. У него внутри скелет! Данная мысль, в общем-то, очевидная, никогда прежде не посещала Евгешу. То, что у других есть скелеты, он отлично себе представлял, равно как и то, что другие умрут, но что это произойдет с ним… Эта мысль поразила, испугала его. Мошкин живо представил себе, как будет лежать в гробу, как станут ползать черви, как после останется от него один скелет с бочонком ребер, прикрепленных к позвоночнику. Представлял Евгеша себе это очень живо, и, представляя, знал, что все так и будет, но одновременно все в нем сопротивлялось смерти, не допускало, что он умрет и исчезнет. Быть не может, что это произойдет именно с ним. Этого нельзя даже представить.
«Чушь! – подумал Мошкин. – Что это сегодня со мной? Кривое утро кривого дня!»
Мошкин открыл дверь и вышел, привычно пригнувшись, чтобы не задеть макушкой низкое крепление строительных лесов. Извечное противостояние высокого человека с миром: кресла в машине неудобны, дверные косяки назойливы, а колени в кафе цепляют стол, заставляя кофе в шатких стаканчиках опрокидываться в непредсказуемом направлении. Что ни говори, а этот мир заточен под очень средних людей очень среднего роста.
