Синеока, что делать? (СИ) - Чемерская Ольга

Синеока, улыбаясь его словам, открыла книгу в середине и начала читать вслух. Вполне себе сносно и с выражением.

— Как ты узнала какие звуки передают буквы?

— Буквы обладают невербальными свойствами. Они «намолены» людьми так, что энергетика просто зашкаливает. Буквы говорят себя, если прислушаться. А я только повторяю. Читать и понимать текст мне легко. Труднее было научиться писать. Письмо, больше умение. Как рукоделие.

— Рукоделие! Ха-ха! — мне было трудно «рукоделить» в начальной школе. Я и сейчас, по мнению учителей, пишу как курица лапой! А читать выучился ещё в садике, — похвалялся Лавр.

— В садике? — пришло время удивляться Виоле.

— Детский сад. В нём растут цветы жизни.

— Как это?

— Детей иногда называют «цветы жизни», — ответила Лилия. — Говорят, это название придумал немец. А русские подхватили. Даже воспитательниц в детских садах первое время называли садовницами. Представляете?!

— Люди иногда и впрямь милые, — улыбнулась Синеока. — Шмель, попробуй ты!

Шмель взял книгу в руки и долго вглядывался в буквы. Когда все устали ждать и открыли рты, он заговорил:

— …«Эрагон посмотрел на волшебные кости и вздрогнул. Кости дракона… Может быть, родственника его Сапфиры!.. «Хочу ли я знать свою судьбу? — думал он. — Разве я могу так просто решиться на это? А что, если мое будущее мне совсем не понравится? Нет, пожалуй, неведение — вот истинное счастье…»

— А почему ты предлагаешь мне это? — спросил он.

— Из-за Солембума. Он, может, и грубиян, но то, что он с тобой заговорил, о многом свидетельствует. В конце концов, он ведь волшебный кот. Я предлагала прочесть судьбу и тем двоим, что разговаривали с ним до тебя. Но согласилась только женщина. Ее звали Селена. Увы, впоследствии она горько пожалела об этом…»

— Про драконов. Интересная книга. Мы тоже можем предсказывать судьбу. Только для этого нам не нужны кости драконов, — сказала Синеока.

— Серьёзно? — удивился Степан.

— Скорее всего, это будет очень туманное предсказание. Как правило, мы видим смерть. Смерть, как и рождение — два очень ярких события в жизни любого человека.

— И когда я умру?

— Твоя жизнь будет долгой. И умрешь ты, держа за руку очень красивую женщину. А что касается драконов…

Синеока скрылась в омуте и через минуту появилась с яйцом. С хрустальным сине-голубым яйцом.

— Прям как в Эрагоне!

— Может, всё-таки в книге не совсем всё выдумка? Больше похоже на истории из далекого прошлого Земли, как и это яйцо.

— Оно живое? — завороженно произнес Лавр.

— Возможно, да. А возможно и нет. По крайней мере, я чувствую в нём жизнь, хоть и не уверена на сто процентов. Оно храниться у нас несколько тысяч лет.

— Вот было бы здорово, если б дракон почувствовал во мне хозяина и пробудился…

— Нет. Точно нет! По легенде, твоё сердце должно быть горячим…

— Что значит: горячим?

— Значит, оно должно любить!

Лешак

— Пап, почему? Почему этот дракон не может быть моим?

— Дружище, не может так быть, чтоб всё и сразу! Я вот даже магией не владею, а ты почти как Гарри Поттер. Причём не испытаний тебе ни Дадлей, ни Дурслей. Всё на блюдечке с голубой каёмочкой. А ты: хочу собственного дракона! Не жирно ли? В конце концов, тебе же сказали, что сердце должно быть горячим! Оно должно любить! Ты любишь хоть кого-то?

— Ну-у-у-у.… тебя люблю. Лилю.

— Это так, само собой разумеющиеся. А нужно любить, чтоб на части рвало. Чтобы вздохнуть было невозможно.

— А сам ты хоть раз так любил?

— Я? Я только слышал.

— Значит, ты ни маму, ни Лильку никогда не любил?

— Они мне очень дороги. А мама твоя… она… к ней у меня особое отношение. Она колдовством притягивает. Понимаешь?

— Понимаю… Как же заполучить это яйцо?..

— Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь… и каждый вечер сразу станет удивительно хорош. И ты поёшь… — затянул Степан, глядя в окно. Там, за окном, в молодом ельничке гуляла Синеока в сопровождении Шмеля. Шмель что-то мурлыкал, хитро поглядывая на Владычицу, а та в ответ улыбалась.

— Чёрт! — выругался Степан, сдерживая злость. Кулак дрожал от напряжения и желания стукнуть как следует по подоконнику. Но в комнату только что вошла Лилия, и Степан опустил кулак, лишь легонько стукнув по тёплому дереву подоконника.

— Стёп, — Лиля обвила его руками за талию и горячо задышала в спину. — Стёп, пожалуйста. Выброси из головы Синеоку. Она тебе не принадлежит и никогда не будет принадлежать. Поверь.

Степан посмотрел в сторону Лавра: сын не слышал их. Он пританцовывал, сидя на диване. Из наушников громыхала музыка, которую можно было даже слышать…

— Когда я её вижу, у меня сердце не на месте. Оно скачет, как не объезженный жеребец. Я знаю, она меня любит…

— Не припомню, чтобы она кого-то любила. Особенно из людей! Моя мать — бесчувственная чаровница!

— Ты её не знаешь!

— А ты… ты зачарован!

— Ей сейчас зачем меня зачаровывать? Сейчас она естественна!

— Настолько, что ты ей просто безразличен!

— Ты ревнуешь! Ты проникла в мой дом обманом и тупо женила на себе!

— Я? Ты говоришь мне это десять лет спустя. Так?

Лиля резко бросила на диван снятые с верёвки брюки и вышла из домика, громко затворив за собой дверь.

Садилось закатное солнце, всполохами мелькая меж сосен.

— Кажется, я переборщил. Обидел… — раздосадовано Степан заходил взад-вперёд по комнате, мучаясь чувством вины. Потом не выдержал и побежал следом.

Впереди, метрах в пятидесяти, мелькнула её белая юбка и скрылась в темноте леса. Где-то там стоял амбар для хранения и сушки ягод, а за ним начинался частый малинник, посаженный наподобие лабиринта. Он без сопровождения сам бы туда не сунулся никогда. Кусты, колючие и ветвистые, стояли выше головы. Ни заглянуть, не выглянуть…

Добежав до того места, где, как ему показалось, Лиля свернула, он остановился и крикнул:

— Лиля! Лиля подожди. Прости, я был слишком груб! Лиля!

Но Лиля не отвечала. Степану показалось, что она где-то недалеко тихо всхлипнула, пискнув, как это бывало раньше. Он бросился на звук в колючий, благоухающий ароматом малины лабиринт.

— Лиля! Солнце садиться. Давай вернёмся! Не обижайся. Прости меня, дурака! — кричал он, но в ответ слышал только шорох травы и тихое всхлипывание. Через какое-то время Степану показалось, что прошла целая вечность. Солнце в самом деле садилось, и в лесу становилось жутковато. Малинник кончился, а оказавшись среди высоченных сосен, он понял, что вовсе не видит Лилю.

— Лиля!

Впереди послышалось уханье совы, жуткий скрежет. И вдруг, оглушительно вспыхнув, эхом пронесся по округе испуганный девичий крик.

— Лиля! — Степан рванулся вперёд. Он всматривался в темноту, задыхаясь от волнения. Кто? Где? Как?

— Лиля!

Снова послышался душераздирающий скрежет. Степан заметил впереди лёгкое свечение. Побежал, споткнулся о корягу, разодрал ногу, встал и снова побежал. В темноте маяком трепетал белый клочок Лилькиной юбки. Степан щурился. Куриная слепота сковывала взгляд, но он все же увидел, как мечется Лиля в объятиях… дерева. А дерево — старый трухлявый ствол, затягивает её внутрь, в сердцевину ствола… С глаз пропали голова, плечи, и белая юбочка вот-вот пропадёт из поля зрения.

Степан схватил Лилю за ноги и потянул на себя. Схватка с «деревом» длилась несколько безумных секунд: ноги Лилии уплывали из рук Степана, как песок сквозь пальцы.

— Да что это за чертовщина! — взревел он и вцепился руками в расщелину, раздвигая края луба в разные стороны. Ничего не получалось. Ситуация становилась отчаянной. Степан заорал во всю глотку, схватил увесистую корягу с земли и со всей силой удалил по стволу.

Лиля перестала сучить ногами, и Степан понял, что сработало. Тогда, что было сил, он стал лупить корягой по дереву без остановки. Ствол заскрипел, расщелина чуть растворилась, как пасть амазонской арапаймы 1, и Степан увидел волосатое лицо с круглыми дикими глазами и торчащими большими островерхими ушами. Человеком его можно было назвать весьма условно…