Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)
Но Крома же твоя не просто город, даже и с сильными ведьмами. Крома — Берегине колыбель. Да тут даже кошки не царапались до сего дня!»
Слева и справа разом затрещали ворота. То ли кто пожалел коней, то ли сами звери убегали от погибели. Из подожженных конюшен вырвались сразу два потока; Хаген и его люди оказались по разные стороны узкого проулка: как перед взбесившейся рекой. Храп и истошный визг перепуганных насмерть лошадей, а потом — удар. Кони разметали отряд, едва заметив, и так же быстро понесли дальше, в затянутую дымом неизвестность. Братья Оладья и Олень успели вскочить на забор, им досталось меньше всего. Коваль лежал лицом вниз и уже не ругался: копыта разбили ему затылок и хребет. Вихраст поднялся явно через силу; правая рука висела плетью. И сам Хаген обнаружил себя сидящим на створке ворот. Прочие стражники слезали с забора; один даже поднялся было с земли — но тут же упал снова. Вихраст махнул уцелевшей рукой: взяли и понесли! Оладья наклонился к упавшему и опустил плечи: уже не нужно. А Хаген грыз губы, грыз до крови, и все не мог понять: куда же теперь-то идти? Крома — кипящий кровью котел. Ничего святого, ничего постоянного, ничего уцелевшего. Мечи — и те вырываются из ладоней! Если о чем молить Берегиню, так о ясности. Пусть хоть что-то станет понятным! Хоть бы кто-то… хоть кто — объяснил.
14
Словно старая паутина под вихрем, рвались сплетения. Вывернутым чулком, ставшей на дыбы лошадью казался мир. Если бы Соланж, старшей ведьме Круга, дали хоть четверть часа, хоть пять минут передохнуть, понять, что происходит… Над городом летел пепел, обильно припорашивая и без того седые волосы. Ивы волшебной рощи сгибались под ветром и стонали, словно живые. Цепляясь за дымовые трубы дома Луны на Ущербе, катились серые облака. Сделалось темно. И в темноте этой взблескивал и метался над крышами Кромы огонь.
Ветер гудел, пыль секла лица особенно сильно, когда они посмели выйти за пределы рощи; ведьмы казались себе потерянными и оглохшими. Разбухшая дверь не хотела поддаваться. А внутри оказалось темно и тихо. Только однообразно жужжала прялка.
— Пусть хоть что-то станет понятным! Берегиня, пожалуйста! — Соланж стиснула руки перед сухой, не одно дитя вскормившей грудью. Старуха чувствовала себя столь же потерянной, как и остальные, но душила внутри липкий страх: в отсутствие Ивки она отвечала за всех. Бойня на улицах не позволила ковену добраться до дома Крадоков, а все поисковые и призывные сплетения таяли, не родившись. Соланж понимала, что Ивке так же трудно встретиться с ними. Значит, придется что-то делать без ее безудержной силы. Да и ковена с Соланж была всего половина. Сколько сумели собрать. По Кроме было не пройти.
Удар неведомого зла прежде всего пришелся по носительницам дара. Лишь помогая друг другу, они не скатились в морок, но пыльный туман, засевший в разуме, не исчез. Поначалу ведьмы искали причину всему в том, что озлобленные до крайности беженцы под стенами прокляли Крому, обойдя защитные сплетения. И только увидев безумие городских улиц, уразумели, что болезнь сидит гораздо глубже и к ведовству не имеет отношения. Не может иметь. Чуждость того, с чем пришлось столкнуться, пугала…
— Зеркальца нет, — осмотревшись в прихожей, пискнула молоденькая Полянка.
— Как?!
Это было немыслимо. Старинное зеркальце с вишенными цветами в оголовии, ловящее и обращающее в пряжу судьбы лунный свет, являлось такой же неотъемлемой частью прялки, как для человека нога или рука. Может, причина ужаса в этом? Или… Соланж задавила в себе мысль о смерти государыни. Ведь Берег, пусть сошедший с ума, все еще жив…
— Дверь заперта? Руки, сестры, — сказала она спокойно. Ведьмы взялись за руки, составляя круг, переливающий и усиливающий дар. И двинулись посолонь в хороводе. Страх отступил. А может, мирное постукивание прялки сделало его не таким весомым.
Колесо прялки сливалось в сверкающий круг, поглощало сознание, ведьмы открывались навстречу Силе. Робко шагнула из стены Молодая Луна: девочка в льняной сорочке и плахте, вышитой незабудками, рябиной и васильками. Босая, встрепанная, точно воробушек. Глаза у нее были заплаканы. Девочка казалась смутной, словно ей не хватало сил воплотиться. А за спиной у Луны, как на картине, проявлялась Крома — но не та, что видна обычному глазу. Крома ведовская: из узлов и сплетений, колышущихся, будто старая паутина; сверкающих или тлеющих, как угольки. Сплетений размытых, размазанных, истончившихся, поглощаемых паршой, сочащейся вялым страхом. Девочка-Луна удерживала видение, припав на колено, корчась от боли в спине… удерживала, пока могла.
Им еще предстояло понять, что ведьмовская сила ничто рядом с озверелой, алчущей крови толпой. Им еще предстояло: одним — проклясть свой дар, а вторым — отдать жизнь за него. Им еще предстояло: одним — выбирать, отрекаться, терять навсегда, уходя за Черту, спасая себя и своих детей, вторым — таиться и стать презираемыми и проклятыми там, где повелевали. А пока они смотрели, словно сквозь пыльную кисею, на то серое и безрадостное, что возникло из надломленной Чертой, а после преданной и убитой души. Покров был сорван, ответ произнесен — вот все, на что хватило сил у девочки-Луны прежде, чем погаснуть.
Ведьмы ковена прошли сквозь столицу, как масло по ножу. Они ничего уже не могли изменить и оттого ничего не боялись. У них оставалась надежда отыскать Ивку Крадок и с ее помощью узнать, что с государыней. Девочка-Луна не успела им этого сказать. На Зелейной улице замешательства было поменьше. А может, просто, устав от безумия, люди попрятались по домам. Первый удар порождений Пыли пришелся на ратушу, значит здесь, совсем рядом, и закончиться должно было скорее. Ведьмы переступили несколько присыпанных пеплом тел — так лошади перешагивают трупы, никогда не наступая на лежащего. Должно быть, не одну Соланж осенило искать ведьму Крадок. Из-за угла вынырнул потрепанный отряд с бургомистром Хагеном во главе. Бургомистр зачем-то тащил на руках крупного серого кота. Навстречу тем и другим спешили, перепрыгнув ограду, четверо усталых вооруженных мужчин. Ведьмы не чувствовали опасности и не изготовлялись к защите. Это сделали люди Хагена.
— Вы кто? — спросил тот дрожащим от усталости и напряжения голосом. И узнал, вздохнув почти облегченно:
— Пограничник Крадок! Но запрет никто не снимал… И?..
Один из спутников Ястреба, сутулый и лохматый, как лешак, отправил меч в ножны и напоказ выставил пустые руки.
— Потом разберемся, кто осужден и за что, — бросил Ястреб. — Где государыня?
