Пол Андерсон - Сага о Хрольфе Жердинке
И, быть может, вспомнив молодость, Хельги решил следующим летом отправиться к берегам Альса. Он говорил, что хочет поразведать, что к чему в саксонских владеньях. Не может же, дескать, он наводить порядок в Северной Ютландии, не зная, как обстоят дела в Южной. Все это, без сомнения, было правдой. Однако уж не вспомнил ли Хельги, как он восторжествовал над королевой, и, кто знает, может ему примерещились ее карие волосы и стиснутые кулаки?
Он ничего не знал о существовании Ирсы. Да и никто не знал о ней, кроме ее матери-королевы Олоф, повитухи да двух старых служанок, которые давно померли. Хуторяне, которым ее отдали на воспитание, уже успели позабыть, что это не их родная дочь.
Их хутор стоял на севере Альса, у берега Абенра-фьорда. К югу простиралась вересковая пустошь, по которой там и тут были разбросаны купы невысоких, узловатых дубов и вечнозеленые моховиша, поросшие ивой, а дальше вставала непроходимая, если не считать нескольких тропок, чаща. К северу, за широкой полосой желтых дюн, поблескивало море: поглядишь налево — вдалеке виден материк, поглядишь направо — только волны, тучи да чайки. Не часто доводилось жителям этих краев видеть солнце — то дождь, то снег, то туман, то бесконечная зимняя ночь. Это была скудная, продутая всеми ветрами земля, на которой вдалеке друг от друга стояло несколько хуторов, ведь, чтобы прокормиться, каждой семье приходилось обрабатывать немало акров тощей земли, а что до разбойников, то здесь их вряд ли что-нибудь могло соблазнить.
Вот в этих местах и росла Ирса — дочь конунга Хельги и королевы Олоф.
Она знала о том, что она — приемыш. Об этом, собственно, можно было и не говорить, так мало в ней было сходства с ее приемными родителями и их собственными детьми. Однако в этом не было ничего необычного: отец мог утонуть, мать — помереть от чахотки, но сирота не оставалась без крова, ведь это была пара рабочих рук, никогда не лишних в хозяйстве. Ирса не много думала о своих родителях, о которых только и знала, что мать умерла рабыней, а об отце вообще никто ничего не слышал. Не думала она и о том, что за жребий ей выпал — счастливый или несчастливый. Когда потом она вспоминала эти годы, они всегда казались ей лучше, чем были, верно, на самом деле.
Между тем Ирсе с детства пришлось узнать, что такое тяжелый труд, что такое топор и тряпка, котел и коромысло, метелка и прялка — узнать все, что постепенно делает из девочки настоящую хуторянку. Но крестьянская жизнь состояла не только из ломоты в спине и сбитых в кровь ладоней, случалось Ирсе баюкать детей, собирать вместе с подружками-хохотушками орехи и ягоды, петь и мечтать, гоня хворостиной гусей на лужок.
Одежда крестьянских детей была сущие лохмотья из домотканого холста, грубого и серого; летом они ходили босиком, зимой, в лучшем случае — в деревянных башмаках и все же росли здоровыми, крепкими и не обращали внимания на погоду. Пища была грубой, да и той не всегда вдоволь. Круглый год они питались овсяной кашей, ржаным хлебом, луком да овечьим сыром, и в зависимости от времени года к этому удавалось добавить то свежую рыбу, то устриц, то бакланьи яйца, то грибы и ягоды. Вся семья жила в одной темной комнате, где кроме людей был еще загон для коз, гусей и свиней. Так и росла Ирса вместе с еще дюжиной детей своих приемных родителей в этой лачуге, которую скотина согревала своим дыханием (и отравляла своим запахом); и если она слышала, как отец с матерью возятся в углу, то не сомневалась — в будущем году снова жди прибавления в семье.
Ирса с детства знала, что такое страх. Случалось, когда отец с соседями уходил рыбачить в море, с севера налетала буря. Не вернись он домой или вернись одним из тех раздутых, объеденных угрями утопленников, которых море то и дело выносило на берег — это означало бы не только горе, но и голодную смерть или, в лучшем случае, долговое рабство, ведь помощи было ждать неоткуда. Великанша Ран злобно скалилась на дне морском; в омутах притаились водяницы; Баба Болотница варила туманы; домовой по ночам качался на коньке крыши, шуршал в соломенной кровле, словом, сделаешь что-нибудь не так — накличешь на себя беду. Подошли к берегу чужие корабли или к дому — чужие люди — беги, прячься в лес, ведь и у самой бедной девчонки есть то, на что могут позариться разбойники!
Но Ирса узнала также, что такое дружба и веселье, и не только дома, но и в соседском кругу. Конечно, соседи могли злословить и ссориться друг с другом по пустякам, а все-таки им приходилось вместе противостоять враждебному миру; и, кроме того, ведь было же для всех четыре общих праздника в году: Весеннее Благословение, Середина Лета, Жатва и Йоль — дни благоговения и радости.
Ирса знала, скоро она вырастет и, погуляв белыми ночами год-другой с окрестными парнями, выйдет за одного из них замуж и тогда уже как хозяйка дома будет потчевать соседей пивом, а домовому оставлять молоко.
Иногда дети видели, как вдалеке проходят корабли, которые никогда не причалят к их берегу (а вдруг все-таки причалят!), вздымаются весла или парус гордо поднят на мачте, и вот уже ничего не видно, только солнце блеснет на стали в последний раз — может, это конунг проплыл, может — бог, кто знает?
Зима несла с собой холод и мрак, зимой приходилось туже затягивать пояс, но ведь зимой было меньше работы, под лыжами скрипел снег, под коньками скользил лед, то-то раздолье для снежков и снеговиков, и время для старых добрых сказок. Весна приносила проливные дожди, боярышник в цвету и стаи птиц, возвращавшихся из неведомых стран. Лето — зелень, зелень повсюду, и головокружительные запахи, и гудение пчел, и потоки слепящего света, а потом приходила гроза, чудесная летняя гроза: трах! — мелькает молот Тора, бах! — и тролли сокрушены, и так до тех пор, пока колеса запряженной козами повозки бога-громовика не загрохочут прочь, скатываясь за окаем небес. Золотая осень щедро одаривала плодами — можно было до отвала набить живот; багрец покрывал верещаники; яркая луна полнолуния разливалась серебром на изморози и паутине и тянула дорожку по морю до самого края света; а где-то в вышине перекликались гусиные стаи…
Ирса никогда не могла понять, почему ее названные братья и сестра никогда не обращают внимания на всю эту красоту. Она любила их, но понимала, что она — совсем другой человек.
5— Хотел бы я знать, как обстоят дела в тех краях, — сказал себе Хельги, — да только, сдается мне, там не слишком обрадуются, если я явлюсь под своим собственным именем.
Никто не сумел уговорить его не высаживаться на Альсе в одиночку. Хельги сошел на берег в памятной ему бухточке, приказав кораблю вернуться за ним через неделю.
