Л. Астахова - На этом берегу
— Когда-то еще в юности отец моей матери взял меня на охоту за морским зверем, — рассказывал негромко Риан. — Тогда я научился пользоваться гарпуном, и потом мне это умение здорово пригодилось. Достаточно наточить палку и… Особенно в морской воде. Вдвоем можно набить рыбы на ужин десятку голодных воинов.
— А сейчас как будем?
— Неохота лезть в воду, — улыбнулся Риан. — В крайнем случае, возьмем бредень. А так половим на крючок. Я знаю тут местечко, где полно червей.
— Давно я уху не ел, — признался Гилд.
— А можно еще запечь несколько рыбешек в углях. С зеленью.
Распаляя друг другу аппетит дальнейшими рассказами про разнообразные вкусности, мужчины с азартом ловили рыбу. Откровенно говоря, с кулинарными изысками Риан за всю свою жизнь так познакомиться и не успел. Хотя, что касается вина, то бывали случаи разные
— Глупо говорить, что в старину все было лучше, но это не относится к вину. Тех вин, что подавали когда-то на пирах владык, уж не будет никогда. — Мечтательно вздохнул он, насаживая на крючок очередного червячка. — Иногда мне снится большое застолье, серебряные кубки, полные вина и эля, свет тысяч светильников, кажется, что кровь быстрее бежит по венам, и просыпаться не хочется.
Гилд поглядел на сородича немного странно.
— Что не верится? — рассмеялся альв. — Это я сейчас точь-в-точь пугало огородное, а тогда сам Верховный Король не гнушался моего совета.
Его тихий смех был как журчанье ручья. Похоже, бывшего воина самого крайне забавляло настоящее его положение — отшельника и изгнанника.
— Были и вина, и пиры, и Короли… — отсмеявшись, промолвил он. — Каждый последующий мельче предыдущего, слабее духом и зависимее от обстоятельств. После того, самого первого, другие владыки оказались не чета. Нельзя заставить себя преклонить колена и произнести слова верности пред амбициозным, расчетливым и самовлюбленным лордом, в котором уже только тлеет искорка былого гордого пламени нашего народа. Я так и не смог. Тогда казалось, что людям служить проще. Они не требовали к себе ни любви, ни доверия. Только мои клинки и мой опыт.
Горьки были его слова, горьки и солены непролитыми слезами по утраченному. А ему было что утрачивать. Спокойный и решительный взгляд глаза в глаза, не как вассал и сюзерен, но как соратник и брат по оружию, гордый разворот широких плеч, облитых в червленую сталь, сияние венца, серебряные знамена за спиной…
— Должно быть красиво… — глядя вдаль, словно самому себе обронил Гилд, и добавил совсем тихо, — я этого никогда не видел.
Он вспомнил ту битву, на которую шли они на своей земле, вспомнил, и чуть поморщился. В тот год их селению все время досаждали кочевые племена, приходящие с востока с набегами. Кочевники досаждали и людям и альвам, с той лишь разницей, что люди жили южней, на равнине, и селение альвов отгораживало их от набегов, словно щитом. Чтобы разбить орду и отбросить кочевников в степь, требовалось совсем немного, объединить силы людских и нелюдских дружин и ударить по врагу с двух сторон, однако это оказалось проще сказать, чем сделать. Шли долгие как летний день переговоры лордов, людской барон и владыка альвов не раз сходились за столом, только решить ничего не могли. Барон вначале норовил бросить альвов вперед, а коли их перебьют, то воспользоваться двойной победой, избавиться от ослабевших кочевых племен и получить северные земли чужаков, оттеснив их в горы и к морю. Но, поразмыслив, он разумно решил, что степь пустой не бывает, уйдет одна орда, нагрянет другая, только щита альвов больше не будет у него за спиной, а, следовательно, соседей надо поддержать, помочь им, но не просто так. И барон предложил Высокому лорду стать его вассалом, получив помощь людей взамен. Что почувствовал владыка в этот час, не знал никто, Высокий альв умел владеть собой. От доли вассала, равно как и от помощи людской, он отказался, и покинул зал, не схватившись за меч, не сказав резких слов, а мог бы… но помнил, он тоже слишком многое помнил о потерях, он долго жил на этой земле. Противопоставить зарвавшемуся барону ему было нечего, давно уже не было ни той мощи, ни тех мечей, и серебристо-голубые стяги, что когда-то приводили в трепет врага, не развевались больше у него за спиной. Ныне лишь небольшое селение под его началом доживало свой век меж горами, морем и равниной людей, стараясь сохранить за собой хотя бы эти земли.
Но не зная Высокого народа и не понимая его, барон планов соседей постичь не смог, а потому, поразмыслив, сам же испугался своего замысла, решив, что хитрые и коварные альвы могут, сговорившись со степняками, пропустить их через свою территорию, на земли людей. Конец сомнениям человека положил новый набег. Благодаря ему, ближе к осени, срочно подняв свои дружины, два лорда все же пошли в бой.
Риан болезненно скривился, он словно видел эту историю, знал, что осталось от великой славы воинов его народа, да и от них самих.
"Где же ты был?…"
"Кто знает… меня не было с вами. Меня давно уже нигде не было".
Нет союзников, нет дружин, нет братьев. Отныне Младший народ стал сильней, а сильный всегда диктует свои правила. Нет справедливости в этом мире, как нет и конца потерям.
Риан осторожно, словно против воли, коснулся волос Гилда.
— Не слушай меня, я так давно живу, что успел обрасти воспоминаниями, как дно корабля ракушками. Куда я, туда и они. Одичал совсем.
Он почти просил прощения за свою память и за свою боль. Прощения — да, но не сочувствия. Риан не был несчастен, он был одинок, а это разные вещи.
— Я понимаю…
Надо ли сочувствовать тому, кто, пройдя свой путь, очутился в одной с тобой лодке? Кто разделит дорогу, если дальше она сливается воедино? Так ли уж важно, как каждый из них попал в эту жизнь, в этот лес? Но путь еще не был окончен, а потому нужны силы, чтобы продолжить его.
Каждая весна несет с собой обновление, но эта весна стала особенной и для Риана, и для Гилда. И не потому, что она разбила оковы их одиночества и высекла из встречи искорку дружбы и понимания, а потому что было в её дыхании какое-то предзнаменование окончательного и бесповоротного изменения в жизни. Стоило только прислушаться к шелесту ветра, к бормотанию ручья, вглядеться в рисунок птичьих стай, возвращавшихся с зимовья, в тонкое плетение паутинок, и для существ, созданных для гармонии, ответы были почти так же ясны, как кривые рунические письма на древних менгирах для языческих колдунов.
Неизъяснимое наслаждение дарил каждый прожитый день, полный маленьких радостей и забот, где было место всему — и шуткам, и воспоминаниям, и взаимному узнаванию, и неизбежному любопытству. В эти дни Риан понял, что Гилду даже трудно описать, что он любит, а что нет. Никто, никогда не спрашивал его об этом, не интересовался его вкусами и желаниями, и потому, первое время, вопросы друга заставали его врасплох. Но он был бесконечно благодарен ему за проявленное любопытство. После долгой паузы, он вспомнил, что больше любит жарить рыбу на костре, чем варить, но тут же, словно извиняясь, торопливо добавил, что вообще-то ему все равно, главное, чтобы не было проблем с едой. Еще больше его удивило, когда Риан спросил, нравится ли ему петь, он действительно не знал, что ответить. Живя один, он частенько напевал что-то вполголоса, занимаясь делами или просто идя по лесу, но никогда не делал этого при ком-то. Даже когда в его селении случались праздники, он стеснялся открыть рот. Память хорошо сохранила эпизод, когда в юности кто-то сделал ему замечание, сказав, что голос его подводит. Голос юноши тогда ломался, и с тех пор давно уже стал другим, возмужал и окреп, но петь он больше не стал, запомнив урок навсегда.
