Татьяна Мудрая - Мириад островов
Галина с Барбе и Орихалхо стали на колени рядом с провожатой и помолились.
— Знаешь, сэния, мне хочется здесь петь, — тихо сказал Барбе. — Ведь тут наверняка имеется хор.
— Только «а капелла», — мать Кастро услышала.
— Так у меня и нет на чём играть, — ответил он.
— Нет — но ты умеешь, раз выразился таким образом, — отозвалась она.
— Да. Так уж случилось, что я лишился…
— Тогда подожди, фрай… Фразы, выпеваемые голосом, стоило бы подкрепить чем-то более существенным.
«Святые матери бывают на удивление нетверды в латыни. Или в эсперанто, — подумала Галина. — Фрай вроде бы отец?»
«Зато у тебя форменная паранойя, — возразил ей внутренний голос. — Она же явный морской гибрид, как и госпожа предстоятельница. Что ты знаешь об их родном языке?»
Вскорости они убедились, что конюшня была устлана свежим сеном, в коровнике не очень сильно пахло навозом, кошара для овец была очень ладно пристроена в внешней стене, куда открывались наружные дверцы всех служб.
— А наружные двери укреплены? — неожиданно ляпнула Галина.
— Интересная мысль, — рассмеялась мать Кастро. — Нет, мы не боимся воришек.
«И лазутчиков тоже», — поняла Галина.
Потом им показали хранилище рукописей и скрипторий. Библиотеку инкунабул и «множитель», нечто вроде примитивного печатного станка с резаными досками, по обычаю инициированного кровью. Доски, как похвалилась приоресса, оттого давали не менее тысячи прекрасных оттисков, хотя, не исключено, что это морёный дуб такой прочный.
— То одно из моих былых послушаний — доски чертить и резать, — пояснила она. — Твёрдая рука, способности к рисунку, ну и грамотность.
— Жалко, что у меня нет никаких талантов, — посетовала Галина. — Хотя на свежем воздухе поработаю в охотку, после сидения-то в рыдване.
— Выведем тебя на простор, мотыгой или киркой помахать, — рассмеялась мать Кастро. — Разгуляешься авось.
После всего их повели в залу для принятия решений.
— Мы вот что подумали в самом начале, — сказала монахиня чуть смущённо. — Не откажется ли мэс Барбе спеть нам?
— Я бы с радостью. Но для хора мои песенки, порядком-таки легковесные, не подойдут.
— Потому что легковесны — или из-за того, что твоему голосу, мэс, нужна поддержка?
Он вроде бы не понял, нахмурил брови.
— Странные и торговые люди иногда оставляют нам кое-что ненужное себе, — продолжала мать Кастро. — Отнюдь не сокровища из монастырской казны — те мы успешно обмениваем на куда более дельное, например, лекарства, пергамент и папирус, материи и краски. Но всякие пустяки и редкости. Вот смотрите.
Она сняла с верёвочного пояса малую связку ключей и открыла боковую дверцу в стене.
Внутри было пыльно и душновато, пока она почти ощупью не прошла к оконцу и не отвернула внутренний ставень.
А тогда перед их глазами раскрылся блаженный развал нарядно-убогих тряпок, ломаной мебели, покрытой узором и позолотой, загадочных ларцов и свёртков.
— Погодите, мне надо вспомнить. По логике, в одном из сундуков… Нет, там было забито и некогда разбирать. Вот!
Приоресса перегнулась через восточный базар и подняла в одной руке нечто плотно завёрнутое в ткань и обвязанное витым шнуром, удлинённое, с расширением на одном конце…
Со стройной шеей, в самом начале загнутой под прямым углом…
На которой виднелись колки ясного золотого цвета…
С корпусом, нижняя дека коего была подобна половинке зрелого инжира формой и рисунком продольных рёбер…
А верхняя округло прорезана и покрыта сияюще-светлым лаком.
— Вот, — сказала мать Кастро. — Струны и ключ для натягивания — внутри. Насчёт плектра — не знаю.
— Лауд! — воскликнул Барбе в тихом восторге. — Поистине Ал-Лауд, с заглавной литеры!
— Тебе ведь был нужен смычок, чтобы ударять и править, — заметил Орихалко, который за ними не вошёл — так и остался в дверях.
— Меня обучали многому, — ответил Барбе.
И принял инструмент из рук женщины.
— Кажется… Нет, без сомнения хороша.
— Как по-твоему, ты сумеешь наладить струны и звучание?
Барбе провёл ладонью по верхней деке:
— Стыдно было бы мне, если б не смог.
— К сегодняшнему вечеру?
— О-о. Постараюсь. Не знаю, достигнем ли мы с этой красавицей слаженного звучания, идеал вообще недостижим, знаешь ли.
— Стоило бы тебе постараться, — мягко посетовала приоресса. — А то уже сплошь разговоры между сёстрами о тебе пошли. Гость важный, речистый. Не раскроешь таланта — к завтрашнему утру вся обитель всполошится.
Нечто стелилось под покровом легковесной беседы, подобно океанскому течению, но что — Галине понять было не дано.
— Что же, я буду готов, — ответил Барбе. — У меня, кстати, даже набор плектров в суме отыщется. Фасонный — в виде накладных бронзовых ногтей. Зови всех на капитул после вечерней трапезы.
— Не в скрипторий?
— Нет, там пыльно. И вот ещё: я должен удалиться к себе.
— Я тоже пойду, — проговорил Орихалхо с не очень понятной настойчивостью. — Если ты, милостивая сэнья, отпустишь.
— Я тебя не неволю. И потом… Мать приоресса обещала вооружить меня мотыгой и выпустить в поля, ведь правда?
Он переглянулся с монахиней и как-то быстро исчез — раньше, чем Барбе успел откланяться.
Мотыга обладала узким массивным навершием — с одной стороны хорошо заточенное лезвие со скосом шириной в сантиметр-полтора, с другой — шип. Скорее кирка для глинистых и известковых пород. Рукоять была короткой и хватко ложилась в руку.
— Мать Кастро, — удивилась Галина, получив в руку грозное орудие, — это же кирка скорее.
— А ты, моя сэниа, не думай, что здешняя земля по причине одной натуры пухом легла. Пачкаться тебе не след, но бери на плечо, привыкай к тяжести.
И повела за стены, на противоположную сторону.
Здесь уже не было ухоженных полей. Людей тоже. Редкие стада коз, что казались полудикими, паслись среди нагих скал, торчащих из зарослей тёрна и сизого вереска. Пахло мёдом и солью. Кричали птицы. От воды налетал, трубно гудел ветер. И море билось в отвесные берега фиордов.
— Подойди ближе к краю и глянь, — почти приказала мать Кастро.
«Я вооружена. Да. Паранойя, тьфу на неё».
Вниз прямо от ног шла узкая тропа, вливаясь в гальку небольшой уютной бухты. Море стояло здесь тихо, вода была прозрачна настолько, что крошечные прибрежные островки, обычные для шхер, были видны до самого океанского дна. Ближе к горизонту, на вольной воде, играли и кувыркались тёмно-глянцевые тела, до странности узкие.
— Дельфины? Здесь, в холодных водах?
