Мирей Кальмель - Наследство колдуньи
Словно желая заставить его еще острее ощутить свою вину, Муния глубоко вздохнула и сказала:
— Забудьте обо всем об этом, Ангерран. Я хочу насладиться отсрочкой приговора, которую вы мне подарили.
Юноша встрепенулся.
— О какой отсрочке вы говорите?
Она прямо взглянула ему в глаза.
— Неужели вы не понимаете, шевалье? Двое желают мне смерти, христианин и турок. Какого бы бога я ни молила о защите, рано или поздно они меня отыщут и убьют. Такова моя судьба. Вас не окажется рядом, чтобы спасти меня.
Ангерран не смог ответить, настолько сильным было его волнение. Наступило молчание. Еще долго они сидели рядом, но мысли их затерялись в океане бесконечности.
Однажды вечером, когда закат окрасил небо в кроваво-красные тона, их корабль зашел в порт Неаполя, чтобы оставить там часть груза. Обуреваемые самыми мрачными предчувствиями, Ангерран с Мунией решили попытаться сбить своих врагов со следа. Двадцатого января они под видом монахов сели на другое судно и через четыре дня ступили на землю Сардинии. В этой отчаянной гонке наперегонки с судьбой им сопутствовала удача: ни на одно торговое судно, на котором им довелось путешествовать, не напали пираты.
Оставалось только исполнить обещание, данное Ангерраном Пьеру д’Обюссону. Однако мысль о расставании с Мунией день ото дня становилась все более невыносимой. Дело осложнялось и тем, что, невзирая на испанское владычество, жители Сардинии разговаривали на своих местных диалектах, так что оба они не понимали в их речи ни слова. Ангерран и Муния, не сговариваясь, старались не упоминать в разговоре темы расставания. Они дольше, чем предписывал здравый смысл, задержались в маленькой таверне, в порте де Корайо, где Ангерран снял две комнаты. Оказавшись на твердой земле и в относительной безопасности, в обществе друг друга они стали испытывать некое стеснение, наложившее отпечаток на их беседы и прогулки по городу. В ночь на второе февраля Ангерран никак не мог уснуть, обуреваемый противоречивыми порывами. На рассвете он не выдержал и постучал в дверь Мунии.
— Кто там? — спросила она через несколько долгих минут.
— Я, Ангерран!
Мунии понадобилась еще минута, чтобы накинуть на плечи, поверх одежды для сна, платок. Когда она открыла, он понял, что, несмотря на заспанный вид, молодая женщина заметно встревожена.
— Можно войти?
Она пропустила его в комнату. Взбудораженный вид Ангеррана только усилил ее беспокойство.
Юноша повернулся к ней лицом. Свеча, которую Муния позаботилась зажечь, освещала ее босые ноги, видневшиеся из-под теплой накидки. Ангерран ощутил прилив нежности. Набрав в грудь побольше воздуха, он бросился с места в карьер:
— Я хочу, чтобы вы были вольны выбирать свою судьбу, Муния! Если вы желаете остаться мусульманкой, как только погода улучшится, я отвезу вас в Египет, к родственникам, а сам пойду своей дорогой. Если же вы не изменили решения, завтра я отведу вас в испанский монастырь, где вы примете крещение.
— Это — еще одно доказательство вашего благородства, Ангерран. Но, став свободной, что я буду делать без вас? — лишенным всяких эмоций голосом спросила она.
Он вздрогнул. Та же мысль пришла и ему в голову. Он подошел к ней и пальцем приподнял ей подбородок, чтобы лучше видеть глаза. Нежность и страсть, которыми полнился взгляд молодой женщины, решили дело.
— Ты согласишься стать моей женой?
Она со счастливым смехом бросилась ему на шею.
Несколько часов спустя, как и советовал Пьер д’Обюссон, Ангерран оставил Мунию на попечение монахинь-испанок и нашел себе новое временное пристанище. Муния так старательно готовилась к таинству крещения, что уже через неделю оно свершилось.
Четырнадцатого февраля 1484 года они сочетались узами брака в часовне того же монастыря и теперь лежали на смятых простынях в комнате трактира, в котором остановился Ангерран. Легкий ветерок, временами врывавшийся в приоткрытое окно, то и дело приподнимал занавески, открывая вид на город. Балкон из обтесанных блоков известняка, под которым простиралась терраса, защищал новобрачных от нескромных взглядов. Запах дождя приятно щекотал ноздри. С улицы доносился смех играющей ребятни вперемешку с лаем собак, птичьими криками, обрывками фраз, оброненных случайными прохожими, и характерным скрипом фалов[11], к которому они за много месяцев успели привыкнуть на борту корабля.
Ангерран был счастлив. Муния устроила голову у него на плече. Наслаждение подарило юноше усталость, руки и ноги приятно отяжелели. И все же он нашел в себе силы погладить Мунию по распущенным длинным волосам, укрывавшим ее спину, словно плащ цвета ночи.
— Я многое утаила от тебя, Ангерран.
— Теперь это неважно, — пробормотал юноша, проникая пальцами сквозь шелковистое покрывало волос, чтобы коснуться смуглой и нежной женской кожи.
— Я уже говорила тебе, что мой отец — сановник-мамелюк. Это с ним вел переговоры Джем, когда прибыл к султану Кейт-бею с просьбой помочь ему собрать армию против Баязида. Я стала залогом их военного союза.
— Забудь об этом! Теперь ты — моя жена.
Но Муния больше не могла молчать. Многие месяцы эта тайна душила ее, и она не знала, наступит ли день, когда можно будет с кем-либо ею поделиться. И вот сегодня, убаюканная доверием и любовью, она поняла, что готова открыться Ангеррану. Ее решимость подпитывала уверенность, что отец не осудил бы ее. Она набрала в грудь побольше воздуха и выпалила:
— Джем плохо обращался со мной. Мало того, что между нами ни разу не было близости, но однажды он приказал мне отдаться одному госпитальеру, чтобы иметь возможность подготовить свой побег. Поэтому я его и предала. Но это была не единственная причина. На самом деле отец попросил меня найти способ вернуться в Египет сразу же, как только в мои руки попадет некая вещь, которая принадлежала Джему.
Пальцы Ангеррана замерли на изгибе арабески, которую он рисовал на шее у Мунии.
— Почему он не попытался купить у него эту вещь или украсть ее, пока Джем был в Каире?
— Потому что он увидел у Джема этот флакон в тот день, когда принц покидал Родос, и то совершенно случайно.
— Флакон?
— Флакон из синего стекла в оправе из кружева, сплетенного из серебряной нити.
Ангерран замер. Под пальцами он ощущал неровное биение яремной вены своей супруги. Он вспомнил о том, как настойчив был де Люирье в своих попытках жениться на египтянке. Может, эти события были как-то связаны между собой?
Муния привстала и посмотрела на мужа своими золотисто-карими глазами. Проснувшаяся было в Ангерране подозрительность растворилась в их нежности. О да, ее отец будет гордиться мужчиной, которого она выбрала себе в супруги!
