Владимир Колосов - Вурди
— Молчи! — заорал Гвирнус и, плохо соображая, что делает, замахнулся, чтобы ударить ее, как вдруг Ай-я отчетливо сказала:
— Душно. Пить! — И… Гвирнус очнулся. Дрожащими руками поднес ей кружку с водой. Ай-я отпила немного, потом (так и не открыв глаз) слабо оттолкнула его руку: — Хватит. Не хочу.
— Это я. Гвирнус, — зачем-то сказал он.
— Гвирнус, — эхом откликнулась Ай-я, снова удаляясь от него к своим видениям? снам?
Нелюдим положил ладонь на ее разгоряченный лоб:
— Спи.
— Холодно, — пожаловалась Ай-я.
— Вовсе нет, — пробормотал Гвирнус, — наоборот, жарит третий день.
— Холодно, — неожиданно капризно сказала Ай-я, — давно уже не было такой холодной весны. Я вижу, — уверенно добавила она (Гвирнус невольно скользнул взглядом по ее лицу. Глаза Ай-и были по-прежнему закрыты). — Я вижу, — повторила Ай-я, — и окно заледенело; как бы кролики не померзли, в хижину бы их, а? И ты весь дрожишь — хоть бы печь, что ли, растопил. Ты не думай, я не сплю. Ты укрой меня, пожалуйста, еще одним одеялом. Там в сундуке, за печью. Оно, правда, рваное, ну да ничего — пойдет. Просто набрось сверху и все.
— Хорошо, — прошептал Гвирнус.
Он хотел было и в самом деле достать из сундука одеяло, но Ай-я опередила его.
— Спасибо, — сказала она вдруг, — теперь теплей. Это ничего, что рваное, — я потом зашью. Странно правда?
— Ты о чем?
— Ну о том, что холодно, а духотища — дышать нечем, да?
— Да, — кивнул Гвирнус, догадываясь, что она живет сейчас в совершенно ином, незнакомом ему, Гвирнусу, мире. Его, впрочем, и самого била мелкая дрожь. Пропитанная потом рубаха прилипла к телу. Раскаленный воздух (даже в доме не было спасения от удушающей жары) жадно облизывал пересохшую кожу. Гвирнус нервно сглотнул слюну: — Да.
— Фу, какой ты смешной. Сам не понимаешь, о чем говоришь.
— Не понимаю, — улыбнулся он.
— Гарью пахнет. Посмотри, может, с печкой что?
— Это не печка — лес горит.
— Лес? — Ай-я, казалось, не очень-то удивилась.
— Лес.
— Но ведь весна еще, холодина, с чего ему гореть? Далеко?
— Не очень.
— Плохо, — рассудительно сказала Ай-я, и Гвирнус подумал, что она определенно приходит в себя.
Но она замолчала и молчала почти целые сутки, по-прежнему постанывая во сне, ворочаясь с боку на бок, лишь изредка вставая с постели и, пошатываясь от слабости, выходя на двор по нужде. Гвирнус же если и спал, то сидя на табурете, уронив потяжелевшую голову на стол. Если и ел, то прошлогодние сухари, запивая их клюквенным морсом (ему было все равно, что есть и чем запивать).
На шестое утро (еще догорала Геева хижина и носился среди сельчан объятый пламенем Касьян) Ай-я открыла глаза.
В хижине царил полумрак. Молодая луна приветливо покачивалась в небе. Тусклый голубоватый свет едва пробивался сквозь пыльное окошко, освещая стол, заляпанную элем скатерку, рядом — невесть почему опрокинут табурет, но самое главное, за столом — что-то большое, лохматое, шумно сопящее…
— Ну вылитый ведмедь, — прошептала Ай-я.
— Хрр! — не преминул откликнуться Гвирнус.
— Так-таки и «хрр»? — слабо улыбнулась Ай-я.
— Хрр! — уверенно подтвердил нелюдим и громко зачмокал во сне.
«Сколько же он не спал, бедный?» — подумала Ай-я.
Во дворе вяло — тоже, вероятно, во сне — тявкнул Снурк. Как-то странно тявкнул — коротко, жалко. И затих.
Ай-я попыталась повернуть голову, но тело охватывала страшная слабость. Однако голова была ясной. И мысли больше не разбегались, как тараканы по углам. Ай-я отчетливо помнила появление Илки, разговор с ней, отказ лечить Сая, повешение Хромоножки. Хотя… что-то важное — может быть, самое важное — все-таки ускользало, не давалось ей. Ай-я придержала дыхание, вспоминая, а в голове почему-то отчетливо выстукивало: «Сай. Сай. Сай».
— О-ох, — Ай-я вздохнула. — Я не могла, Илка, пойми.
— Мальчик, — отчетливо сказал во сне Гвирнус.
— Маль-чик, — повторила Ай-я (слова у нее выходили какие-то бесцветные, тусклые, почти мертвые. Она сама чувствовала это, и ей было немного не по себе). — Мальчик. Сай, — как-то само собой слетело с языка.
— Целься немного выше, — сказал во сне Гвирнус. — Всегда. И ветер. Посмотри на ветки. Видишь, откуда дует? Значит, правей. Так.
— А ведь он был неплохой мальчуган. Правда, Гвир?
— Что? — Лохматая голова резко поднялась над столом. — Я спал? Ты?! — Гвирнус смешно мотал головой, пытаясь проснуться, но видно было — сон не отпускает его.
— Ты еще спишь, Гвир.
— Я?! Нисколько. Темнотища, тьфу! — Нелюдим вскочил на ноги, и табуретка с грохотом опрокинулась.
— Вот. Опять. Как всегда, — улыбнулась Ай-я.
Они снова были вместе.
3И она вспомнила. (А от него пахло — не элем, не грязным — «сколько уж дней не стиранным?» — бельем, даже не мужским человеческим потом. Пахло усталостью, болью, бессонными ночами и сотней изгрызенных за то время, что она была в забытьи, сухарей…)
— Милый. — Ай-я с трудом приподнялась на локте, другой рукой обняла (и откуда только силы взялись?) склонившегося над постелью Гвирнуса за шею.
— Мне так хотелось эля, — виновато сказал нелюдим, — хотя бы капельку. Но я его не нашел.
— Да вон же он на полке, видишь красный кувшин? — Ай-я вдруг поймала себя на мысли, что давит какое-то неприятное воспоминание. Как давила бы гадюку, ядовитого паука, любую ненавистную, угрожающую им с Гвирнусом тварь. Она из последних сил удерживала рвавшийся с губ вопрос: «Он умер, да?» Вместо этого сказала:
— Врешь ты все. Он же на самом видном месте стоит. Ты ведь просто не захотел, да?
— Я хотел. — Голова Гвирнуса нервно дернулась. — Ты была такая странная. Там. Во сне.
— Ага. И теперь ты спросишь: «Ты ведь не колдунья, да?»
— Ты — моя жена, — нежно ответил Гвирнус. — Тут все болеют. Страшно. Я думал, и ты.
— Так же, как Сай?
— Да.
— А я вот взяла и не умерла, — горько сказала Ай-я.
— Не только Сай. Уже многие.
— Это из-за меня.
— Что за ерунду ты говоришь?
— Но ведь так говорят и в Поселке, правда?
— Правда, — нехотя согласился Гвирнус, осторожно присаживаясь на край постели, — мало ли о чем говорят. Знаешь, давай лучше о чем-нибудь другом.
— Об эле, например. — Ай-я хотела улыбнуться, но улыбка не получилась. Губы лишь смешно и печально скривились. Гвирнус внимательно глядел на ее лицо, чувствуя, что она вот-вот заплачет.
— Ну его! И хорошо, что не нашел. Наверное, повелители завелись. Надо бы этот горшок, ну, красный, выбросить, а?
