Вероника Иванова - Звенья одной цепи
Порогу, который я переступил, как чужой.
Дома пахло степью. Вернее, тем, что я знал о степи со слов Лодии. Пахло травой, сожжённой солнечными лучами, пахло пылью, медленно оседающей на дорогу, оставшуюся за спиной, пахло свободой бескрайних просторов. А над облаком горьковатого, но не освежающего, а останавливающего дыхание аромата плыла музыка.
Я часто слышал, как жена терзает струны своей лютни, и ещё чаще просил её не играть при мне. О нет, она была вполне сносной музыкантшей, на улицах города приходится слушать куда большую мерзость, но звуки, вылетающие из-под пальцев Лодии, ничего не будили в моей душе. До сегодняшнего дня.
Это непременно должно было стать песней, протяжной, нарастающей по силе с каждым перебором струн, но пока это ещё оставалось мелодией. В ней слышался топот копыт, бряцание стали и клёкот стервятников, кружащих над полем будущей битвы. В ней звенела смертная тоска юного воина, ни разу ещё не лишавшего жизни своего противника, вдохновлённая буйным воображением и рассказами ветеранов, надрывная, наигранная и в то же время предельно искренняя. Скоро начнётся бой, и первыми погибнут фантазии, но их смерть заметят намного позже, чем на орошённую кровью землю упадут тела, и бездыханные, и ещё дышащие…
— Я дома.
Привычные слова показались неуместными, словно захватчики, вторгшиеся в чужую страну.
— Хорошо.
Она ответила, не прекращая играть. Сегодня меня не будут встречать у порога? Мир перевернулся с ног на голову?
Лодия сидела у окна, чуть склонившись над лютней, поглощённая своим занятием так глубоко, что даже её спина словно говорила: «Не мешай». Но если раньше это показалось бы робкой просьбой, то теперь мне почудился приказ.
Волосы были небрежно сколоты на затылке длинной шпилькой, стекали из-под неё на спину тремя густыми ручьями, в которые мне вдруг до безумия захотелось погрузить пальцы. Странно, жена никогда прежде не носила такой причёски, даже перед сном заплетая тугую косу, словно стыдилась неукротимости своих локонов. И узкие плечи выглядят по-прежнему хрупкими, но вовсе не беззащитными, а дерзко ощетинившимися острыми костями.
— Тебе сегодня никуда не нужно идти?
— Я ждала тебя.
Ни оттенка чувства. Страстностью Лодия не отличалась никогда, но последний раз, когда я разговаривал с ней, голос моей аленны звучал совсем иначе, а теперь кажется, будто всё, что трепетало в её душе, досталось струнам. Или моё воображение просто решило вдруг не на шутку разыграться?
— Я мог задерживаться и дольше.
Она молча кивнула, но не соглашаясь с моими словами, а всего лишь подавая знак, что слышала их.
— Мне нужно кое-что тебе сказать.
Мелодия с видимым неудовольствием умерила свою силу.
— Скоро меня уволят со службы.
Вместо ответа раздался рассеянно-насмешливый перелив.
— И я пока не знаю, чем займусь дальше.
Музыка равнодушно пожала плечами вместо Лодии.
Ничего не понимаю. Ей совсем неинтересно узнать о том, что спустя несколько дней нам придётся покинуть дом, оплачиваемый из дарственной казны? Странно. Аленна цеплялась за столицу руками, ногами и зубами, проявляя удивительное упорство, а теперь спокойно принимает весть, означающую крушение надежд, совместных и каждого из нас по отдельности. Может быть, не спала всю ночь, потому и находится в бесстрастной полудрёме?
— Ты понимаешь, о чём я говорю?
Мелодия взлетела и прервалась, уступив место словам:
— Да. И мне тоже нужно кое-что тебе сказать.
* * *Провести гребнем требовалось ровно сотню раз в каждом из пяти направлений, чтобы разглаживающая мазь превратила шевелюру любой кудрявости в совершенно прямую и плотную настолько, что та могла бы противостоять даже ураганному ветру. Я делал это каждые три дня, и за столько лет совсем забыл, какого цвета мои волосы на самом деле. Ничего, скоро вспомню. Как и многое другое.
Лодия ушла тем же утром. Надела лучшее своё платье, закуталась в зимний плащ, взяла в руки лютню и ушла. Если то, о чём она рассказала, соответствовало истине хотя бы наполовину, моей аленне более не нужны вещи из прошлого. В том числе и я.
Соглашение о расторжении временного брака ближе к вечеру принёс прыщавый бумагомаратель, отмеченный Медным звеном Цепи единения. Получил мою подпись, привычно спрятал листок в кипе ему подобных, засунул папку под мышку и откланялся, скучно позёвывая, а я, закрывая за ничтожным чиновником дверь, понял, что завидую. Не его службе, нагоняющей тоску ещё до пробуждения ранним утром, а знаку на чахлой груди.
Если ты в Цепи, ты никогда её не покинешь. Обречённость на то, чтобы занимать своё место? Да. Но, какой бы страшной она ни казалась, всё же чувствовать своими плечами чужие как-то… спокойнее.
Ремешки, шнурки, пряжки. Впервые получив на руки одеяние сопроводителя, я подумал, что никогда не научусь справляться с бесчисленными застёжками. Потом, сосчитав их, ужаснулся ещё больше. Но понадобилось лишь время, и не особенно долгое, чтобы натренировать память пальцев. Память, которая больше не представляет никакой ценности.
Сегодня завершится всё, чему я отдавал силы, к чему прилагал старания и направлял стремления. Десять беззаботных лет, избавлявших меня от необходимости принимать решения, потому что впереди всегда шёл Ведущий, а моим делом было лишь наблюдать, предугадывая приказы, необходимые к исполнению. И действовать в полном согласии с чужой волей.
Бракк, заметно потускневший без подпитки снадобьями и покрывшийся сеточкой морщин, качнулся на перевязи. Попадёт ли он к другому сопроводителю или будет пылиться в хранилище, пока не умрёт собственной смертью от истощения? Помню, у всех моих соучеников посохи были новенькие, только-только вышедшие из-под резца мастера. Значит, и от меня не останется ничего, кроме упоминания в архивных списках Сопроводительного крыла.
— Сопроводитель Мори? Следуйте за мной.
Это я умею делать лучше всего прочего. Следовать. Последний раз идти через путаницу коридоров Наблюдательного дома, краем глаза не отпуская сутулую спину служки, а остальную часть внимания рассеяв по сторонам.
Вверх, вниз, направо, налево. Шаг всё ещё лёгок и упруг, но мне осталось совсем недолго наслаждаться послушной мощью собственного тела. Как только остатки зелий вымоет из крови, мяса и костей, я станут тем же, кем был много лет назад. Просто человеком.
— Прошу вас.
Двери распахиваются, пропускают меня внутрь и бесшумно закрываются, отрезая путь к отступлению. Лиловый кабинет? Лаолли снизошёл до оказания прощальных почестей? Впрочем, радости от созерцания тяжёлых бархатных занавесей, раздвинутых ровно настолько, чтобы я, войдя, оказался в узкой полосе слепящего солнечного света, нет никакой.