Олег Верещагин - Последний воин
— Это тебе, — сказал эльфёнок. — Мы сделали ещё две… тарзанки, — он старательно выговорил слово, — одну для девочек на другом пляже. Приезжай в Имладрис, Гарав, мы будем рады тебе, даже когда ты повзрослеешь.
— Спасибо, — кивнул Гарав.
Элронд пришёл провожать тоже — один, пеший и уже к самым воротам. Видимо, он говорил с Эйнором до этого, потому что сказал, будто в продолжение разговора:
— Так ты уверен, что не стоит посылать с тобой конных? Вам ехать по землям Рудаура, пусть и недолго.
— Нет, мастер Элронд, — покачал головой Эйнор, перехватывая конский повод. — Нам нет особой опасности, а тебе скоро может понадобиться каждое копьё. Благодарим тебя за гостеприимство.
— Вы принесли недобрые вести — но эти вести, может быть, спасли Имладрис, — сказал Элронд. — Пусть будет прямой и быстрой ваша дорога.
Оба оруженосца промолчали. Фередир — потому что явно горел нетерпением ехать. А Гарав… что ж Гарав…
Он мог только радоваться от всей души, что Мэлет так и не пришла.
* * *Они проехали около двух лиг. В полнейшем молчании. Ни разу не оглянулся Гарав. Не позволил себе. Ехал и почему-то представлял, как вернётся через тридцать лет — уже немолодым… а Мэлет… что ж Мэлет? Она не изменится…
Потом он стал думать про своего сына… или дочь? Мысль была чудной. Странной. Это со смехом сопротивлялся удивлённый Пашка. А Гарав просто принял эту мысль. Нет, он приедет в Имладрис раньше. Не через тридцать лет. Через восемь. Обязательно. Проверить, кто родился и вырос… и сказать Глорфиндэйлу: «Я забираю его!» — если это будет сын. И пусть попробует не отдать.
А восемь лет — не видеть Мэлет?
Предстоящие годы превратились в чёрный холодный колодец. Интересно, подумал Гарав, не так ли смотрит в своё будущее Король-Чародей? От этой мысли стало жутковато. Но развернуть её в полномасштабное самоистязание Гарав не успел.
Ехавший первым Эйнор остановил коня.
Гэндальф сидел на плоском камне и читал растрёпанный свиток. Его конь — большущий, серый, как балахон хозяина — перегородил дорогу и смотрел на кардоланцев с возмущением старожила, которого попросили подвинуться какие-то мигранты. Из-под плаща Серого Странника торчал длинный меч. Рядом стоял всё тот же посох с надетой сверху бесформенной шляпой.
— Одну минутку, две строки, — заметил Гэндальф, не поднимая головы. Эйнор переглянулся с догнавшими его оруженосцами. Гэндальф между тем хмыкнул, свернул свиток, куда-то его спрятал (не поймёшь, куда), ловким прыжком взлетел в седло и нетерпеливо заявил, подхватывая посох и надевая шляпу: — Мы едем или нет?
— Мы — да, — согласился Эйнор, подъезжая к нему. — А ты едешь с нами, Серый Странник?
— Нам просто по пути, — отрезал Гэндальф. — Ровно до того места, где я решу, что наши пути расходятся… Кстати, Гарав, я так и не имел удовольствия послушать, как ты поёшь.
— У меня нет настроения, — буркнул Гарав.
Седые мохнатые брови Гэндальфа приподняли шляпу.
— Но тогда петь придётся мне, — почти жалобно сказал он, дряхлея в седле до такой степени, что Фередир сделал движение — поддержать старика под локоть. — С песней дорога короче, и однако это будет тяжким испытанием для всех моих спутников… Неужели ты не можешь снизойти до моих седин, юный оруженосец?! — Лицо Серого Странника стало горестным.
Гарав сильно подозревал, что Гэндальф по обычаю гонит (помнится, он умел делать ВСЁ, а дряхлым временами нагло и с удовольствием прикидывался). Но Эйнор на Гарава не смотрел, а Фередир смотрел выжидающе.
Мальчишка вздохнул. И махнул рукой:
— А! Ладно!
В Аласе, кормче «Три дуба»
Обжился менестрель,
Была с ним медная труба
И медяков кошель,
В заплатах плащ,
Кинжальчик в нем…
Зачем?
Когда-нибудь поймем.
Давал концерты за гроши
И чувства в людях ворошил.
Пел про великие походы,
Про чужедальние народы,
Про честь, отвагу, боль и страх,
Про тех, кто уж забыт в веках…
Вот как-то вечером, под ночь,
Он арфу в руки взял.
Сказал:
«Послушать песнь, друзья, не прочь?»
Подумал и начал:
«Быть героем может каждый,
Но не каждому по силам,
Вот героем быть может
Человек ленивый —
Лень хвосты рубить драконам,
Лень спасать принцесс,
Страшно предпочесть дорогам
Темный, жуткий лес…»
…Пел так долго весь он вечер,
Вел куплетом за куплет,
А закончил песню речью,
Малость рифмы в коей нет:
«Быть героем должен каждый!
Помни, друг, — ведь это важно!
Когда поборешь лень и страх,
Тогда поедешь на руках».[19]
— Готов покляться, что стихи твои, — сказал Гэндальф. — И неплохие, кстати, стихи; я знал людей, которых называли поэтами за худшие… А где это — Алас?
— В моей земле, — ответил мальчишка…
…Ехать в компании с Гэндальфом оказалось весьма и весьма приятно. Серый Странник в старческий образ больше не входил и вёл себя очень даже шумно и компанейски, но к полудню угомонился веселить народ и перешёл на бесконечные, но при этом почему-то не надоедавшие, истории из давнего прошлого.
— Инглор был сыном Гилнора Светлого из Дориата и Ирит Нарготрондской, чье имя на Высоком Наречии было Ириссэ… — мерно покачиваясь в седле, рассказывал он как раз одну такую, а кардоланцы слушали, и дорога плыла мимо. — Однажды Гилнор ушел ненадолго из Дориата, но назад не вернулся. Вскоре стали говорить, что его убили орки, которые даже в годы Осады Ангбанда проникали в Восточный Белерианд. Но Ирит не поверила этим слухам. Как-то раз Ангрод сын Финарфина гостил в Менегроте и увидел юного Инглора. Мальчик восхищенно взирал на воина-нолдо и попросил князя взять его к себе в дом и научить сражаться. А среди эльфов было принято отдавать детей, когда те повзрослеют, на воспитание. Ангроду полюбился юный Инглор, и он посадил мальчика себе на колени, назвав своим приемным сыном. Ирит испросила у Тингола согласия и поселилась вместе с сыном в Бар-эн-Эмин в Дортонионе…[20] — Гэндальф прервался. И вытянулся в седле вверх.
— Впереди что-то происходит, — сказал он уверенно. — К оружию, кардоланцы.
Гарав немедленно подал Эйнору шлем, Фередир — щит. Мальчишки тоже полностью снарядились, и Фередир вежливо, но непреклонно сказал:
