В. Бирюк - Догонялки
Эх, девочка, я ведь бывал в храме Рождества Христова в Вифлееме. Видел эту икону. Не вот эту именно — такую же, но — побольше. Чудотворную Вифлеемскую. Единственную, на которой юная мать счастливо улыбается над своим младенцем.
Странная икона. И не только этой улыбкой. Подаренная храму царицей Елизаветой, она была сделана в России. Где, кем, когда — неизвестно. Всякие изменения в иконографии крайне редки. Есть канон, стандарты на все детали изображений. Принятые церковью, они потом многократно воспроизводятся поколениями мастеров. А эта так и осталась единственной. Потому что осмелились показать Царицу Небесную — счастливой? Был древний образец? Вот этот? Почему не повторяли? Утратили «исходник»?
В Вифлеемском храме слева от неё на колонне изображён удивительный лик Спасителя — её сына. Говорят, что одни люди видят глаза на этом лике открытыми, а другие, которых Иисус по множеству грехов их видеть не хочет — закрытыми. Говорят — «чудо».
Фигня. На меня, грешного, эта картинка смотрела и открытыми глазами, и закрытыми, и подмигивая то левым, то правым глазом. И такую бурную мимически-оптическую деятельность этот Спас проявляет не только ко мне, но и к трём «мыльницам», на которые мы там снимали. Мы — фоткали, он — подмигивал. Но как это делается — так и не поняли.
С правой стороны там стоят каменные колонны. Внутри одной из них дупло, из которого когда-то вылетали дикие пчёлы и жалили разбойников, пытавшихся ограбить храм. Дырку в эту каменную «пасеку» — видел, пчёл — нет. Хотя… я ж ведь не разбойничать пришёл.
Но главное чудо в этом храме — не это. И не ясли в каменном подвале, в которые положили новорождённого Иисуса, куда к нему являлись с дарами цари-волхвы. Главное — вот эта икона. «Вифлеемская чудотворная». Когда я поставил рядом с ней двух своих самых дорогих женщин, когда они, подобно деве Марии, покрылись шарфами и склонили набок головы… Когда они счастливо улыбнулись мне… Они же совсем разные! Ростом, цветом волос и глаз, возрастом, жизненным опытом… Но… удивительное сходство всех трёх женских лиц было потрясающим!
«Улыбка Джиоконды»… Да видел я её! И, при всём моём уважении…
Что ж это за гений был этот евангелист Лука? Который написал своё Евангелие. И ни одна христианская церковь не может его «переварить». Нарисовал картину. Во времена, когда иудеям это было категорически запрещено, а Иисус ни с кем другим и не общался. И нарисовал юную Деву Марию так, что любая любимая женщина выглядит на неё похожей…
Вот это фантастика! Вот это загадка истории! Попаданцы и пришельцы толпами взволнованно курят в сторонке. Маленький да Винчи нервно подпрыгивает у окошка, пытаясь заглянуть в мастерскую мастера…
В моём времени в России насчитывалось около десятка образов Богоматери, приписываемых Луке. По преданию, и Смоленскую, и Иверскую, и Владимирскую иконы написал он. Причём последнюю — прямо на доске стола, за которым они трапезничали втроём: Мария, Иисус и Лука. Чего трижды вообще быть не может — слишком много запретов у иудеев, связанных с питанием, с иноверцами и с женщинами. Я уж не говорю про повсеместную негативную реакцию на «спереть столешницу из ресторана».
Если рассказ этой девчушки — правда, то мне попалась в руки едва ли не самая первая христианская икона. Как минимум — из первого десятка. Офигеть! Вот уж точно: цена её — целое царство. И такое… приличное царство, без бюджетного дефицита и отрицательного внешнеторгового сальдо.
Как-то вот так просто, в каком-то Угрянском захолустье нарваться на такую редкость… Но у древних, намоленных вещей — собственная история. Часто не менее разнообразная, чем у их создателей или изображённых персонажей.
При крещении Руси царевна-гречанка привезла из Константинополя несколько икон. Богоматерь Оранта («Нерушимая Стена») пребывала в Киевской Софии несколько веков до самого Батыя. Потом исчезла и вдруг, вроде бы, всплыла в 20-х годах 20 века в каком-то захолустном местечке в границах Польши в Западной Белоруссии. И снова пропала.
— Конец двадцать девятой частиЧасть 30. «Согласие есть продукт при …»
Глава 160
Чуть слышный вздох заставляет меня обернуться. Наступившая тишина создала у девушки иллюзию покоя. Она меня не видит и не слышит, поэтому и расслабилась. Чуть сдвинулось, просело тело, чуть опустились, ослабли спина, грудь и живот. Нехорошо — сеанс ещё не закончен. Допрос не доведён до конца. Дело есть дело.
— Ай!
Мой дрючок молча — а чего берёзовому дрыну разговаривать? — продвинулся между её чуть согнувшимися коленями и щёлкнул прямо вверх, по промежности. Как она подскочила! Ну вот, совсем другое дело — тазобедренный выпрямился. Но это ещё не всё.
— Твой рассказ интересен. Но если ты думаешь, что это освобождает тебя от обязанности выполнять мой приказ — ты ошибаешься. И твоя ошибка заслуживает наказания.
— Ай! Нет! Не надо! Господин, я сделаю как ты хочешь! Ой!
Чёткий щелчок прямо снизу по чуть опустившейся левой груди заставил женщину отдёрнуться, повернуться вправо. Тут же — аналогичное воздействие справа. Ещё парочка симметричных обжигающих прикосновений заставляют её до предела, до грани вывиха, отвести назад плечи и запрокинуть голову. Ну вот, исходное состояние восстановлено. Продолжим игры в подчинение. По теории её надо чем-то обидеть, оскорбить, унизить… А чего тут у них считается «стыдно»?
— Кто растлил твоё девство, женщина?
Тема для обсуждения выбрана преднамеренно… скользкая. Но вот такого ответа я не ожидал. После короткого сглатывания звучит:
— Отец.
Блин… Кажется, я сделал ну очень благое дело, когда угробил этот… «сосуд с божьей благодатью». То он мёртвых грабит, святые иконы ворует, то мне, любимому, всякие нужные «детали» откручивает, то собственную дочь…
— Расскажи, как это случилось.
— Господине! Я виновата! Я грешна и грех мой не может быть прощён. Я знаю это и искренне раскаиваюсь. Я буду вечно гореть в гиене огненной. Я — гнусная, мерзкая дрянь, полная бесовской похоти и прельщения…
Как-то это звучит как накатанный, многократно повторённый текст. С отработанными, правильно поставленными интонациями в нужных местах. Интересно: кто ей такие выразительные слова списал? Щелчок по животику кающейся грешницы останавливает поток ритуального покаяния.
— Я спросил и не услышал ответа. Ты говоришь о себе, но не о деле.
— Я… я совратила своего кровного отца и духовного пастыря. И нет мне прощения ни на земле, ни на небе…
Только «щёлк» по губам останавливает это «пение». По её нижним губам. С соответствующим коротким вскриком. Бедняжка аж поперхнулась. Откашляться с запрокинутым к потолку лицом — не просто. А я упираю ей в подбородок свой дрючок, ожидаю завершения процесса, не позволяя наклонить голову, и снова щёлкаю её. В почти ту же точку, чуть изменим наклон дрючка. И оставляю его там. Прижатым к этим её губкам. Плотненько. Плашмя. Вдоль. Чуть-чуть играя усилием прижатия, чуть-чуть потягивая вверх-вниз.
