Робин Хобб - Лесной маг
Мы трудились до вечера, пока снова не приехал сержант Дюрил, подавший знак заканчивать. Нам оставалось только выгрузить большой камень и уложить его в стену. Затем мы все вместе вернулись на той же телеге в дом моего отца. Остальные отправились на половину для прислуги, а я вошел в дом через заднюю дверь и поднялся в свою комнату.
Оказавшись там, я благословил свою мать за заботу. Она приготовила мне воду и полотенца, а также мою старую одежду и пару поношенных сандалий. Я заметил, что она постаралась распустить швы на штанах и рубашке, насколько это вообще было возможно. Я вымылся. А когда оделся, обнаружил, что моя старая одежда сидит на мне слишком тесно, но все же куда лучше, чем обноски Росса.
Я вернулся поздно, когда моя семья уже ужинала, но я не спешил к ним присоединиться. Вместо этого я прокрался в комнату моей сестренки Ярил.
Отец любил повторять, что тщеславие слишком дорогостоящий порок, чтобы солдат мог его себе позволить. В моей комнате имелось зеркало, подходящее для бритья, и все. Но мои сестры, как предполагалось, постоянно следили за своей внешностью, и у каждой в спальне было зеркало в полный рост. Увиденное меня потрясло.
Дюрил был прав. Вес, который я набрал, растекся по моему телу, точно глазурь по кексу. Неудивительно, что все так странно меня воспринимают. Ничто во мне не осталось прежним. Оглядев себя, я убедился, что не только не согнал вес по дороге домой, но и стал еще толще. Совсем другое лицо смотрело на меня из зеркала для бритья в Академии. Щеки распухли и свисали складками, подбородок сделался двойным. Глаза казались меньше и ближе посаженными, шея — короче.
Остальное тело производило еще худшее впечатление. Плечи и спина округлились от жира, не говоря уже о груди и животе, нависающем над ремнем брюк. Даже икры и лодыжки выглядели раздутыми. Я поднял пухлую ладонь, чтобы прикрыть рот, и ощутил на глазах предательские слезы. Что я с собой сделал и как? Мне никак не удавалось осознать произошедшие изменения. Покинув Старый Тарес, я каждый день ехал верхом и ел не больше обычного. Как такое могло случиться?
До того как посмотреть на себя в зеркало, я намеревался спуститься вниз и присоединиться к семье за обеденным столом, хотя бы просто для беседы. Теперь я передумал. Я возненавидел то, чем стал, и всем сердцем согласился с планом отца. Я отправился на кухню за кружкой воды, посудомойка и повар удивленно глянули на меня и быстро отвернулись. Они не заговорили со мной, и я не стал обращать на них внимание. Вид бадьи со свежим молоком превозмог мою решимость, и я налил себе кружку. Я жадно осушил ее, и мне отчаянно захотелось еще, но я заставил себя ограничиться водой. Я пил одну кружку за другой, пытаясь заполнить пустоту в желудке. Казалось, жидкость льется в бездну. В конце концов я понял, что больше пить не могу, но голод так и не утих. Я поднялся обратно в свою комнату.
Там я сел на край кровати. Делать было почти что нечего. Перед тем как уехать в Академию, я убрал все из своей комнаты. В седельных сумках лежали учебники и дневник, но мало что еще. Я упрямо сел за стол и написал подробный отчет о прошедшем дне. А после сидел, не находя спасения от голода и гнетущих размышлений о себе.
Я не мог вспомнить никаких изменений в своих привычках, которые могли бы привести к подобному итогу. Я ел не больше, чем получали остальные кадеты в Академии, и выполнял все положенные физические упражнения. Как же я раздулся до такого жабообразного вида? Запоздало я осознал, что Горд тоже ел не больше, чем нам давали в столовой, однако оставался толстым. Неужели и со мной будет так же? Испугавшись, я решил, что нет. У меня было три дня до свадьбы Росса, три дня до приезда Карсины и ее родных. Три дня, чтобы что-нибудь с собой сделать и не опозориться перед нашими друзьями. Я твердо решил, что в эти дни не съем ни крошки, хотя я и ужасно страдал от голода. Я резко встал, намереваясь прогуляться, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, и сразу же почувствовал резкую боль в спине и ногах. Я сжал зубы и вышел из комнаты.
Мне не хотелось ни с кем встречаться, и я несколько мгновений молча стоял в коридоре, убеждаясь, что Росс и отец находятся в кабинете. Отец что-то говорил, слов я не различал, но по тону слышал, что он недоволен. Очевидно, Росс выслушивал лекцию о том, как именно я опозорил семью. Я быстро прошел мимо двери музыкальной комнаты, из которой доносились звуки лютни, и вспомнил, что мама и сестры часто собираются там после обеда, чтобы почитать стихи или что-нибудь сыграть. Тихо открыв переднюю дверь, я вышел в ночь, царившую над Широкой Долиной.
Отец создал вокруг нашего дома зеленый оазис. Это был островок иллюзии, попытка сделать вид, что мы живем не вдали от цивилизации в бесконечной и голой степи. Более ста бережно взлелеянных деревьев защищали дом от ветра, разгуливающего по равнине. Отец даже провел воду из реки, чтобы соорудить, к радости моих сестер, маленький прудик и фонтан в их садике. Тихое журчание манило меня туда.
Я вошел в него через арку по усыпанной гравием дорожке. Решетка, которую я помогал устанавливать несколько лет назад, полностью заросла вьюнком, с веток золотой ивы свисали маленькие фонарики, проливая на поверхность пруда серебристый свет. Я сел на облицованный камнем край и вгляделся в воду, пытаясь понять, живы ли еще в нем декоративные рыбки.
— Собираешься съесть парочку?
Я ошеломленно повернулся. Мне никогда прежде не приходилось слышать, чтобы моя сестра Ярил разговаривала так язвительно и жестоко. В детстве мы с ней были очень близки. Когда я учился в Академии, Ярил не только радовала меня своими письмами, но еще и пересылала мне записки от Карсины так, чтобы об этом не узнали наши родители. Она сидела на кованой скамье под великолепным кустом жимолости. Я не заметил ее, подходя к пруду, потому что на ней было серое платье, сливающееся с тенями. Сейчас же она наклонилась к свету, и гнев ожесточил ее милое лицо.
— Как ты мог так с нами поступить? Я буду чувствовать себя униженной на свадьбе Росса. И бедная Карсина! Разве это она предвкушала? В последние две недели она была так счастлива и взволнована. Она даже выбрала ткань на платье, чтобы оно сочеталось с твоей формой. А ты явился в таком виде!
— Это не моя вина! — возразил я.
— Правда? И кто же засовывал тебе в глотку еду, хотелось бы мне знать?
— Это… мне кажется, это как-то связано с чумой спеков.
Слова слетели с моего языка сразу же, стоило этой мысли прийти мне в голову. Сперва она показалась мне довольно глупой. Все знали, что чума спеков истощает человека. Но когда я произнес это вслух, странные кусочки воспоминаний вдруг сложились во все объясняющую картину. Давнишний разговор между отцом и Россом, подслушанный мной, и слова толстяка из балагана уродов в Старом Таресе. Он утверждал, что некогда был солдатом каваллы, пока его жизнь не разрушила чума. Даже интерес доктора Амикаса к моему весу приобрел новое, мрачное значение.
