Людмила Астахова - Злое счастье
— Я хочу видеть рядом не Хелит из Алатта, а ту девушку, которая… смогла заткнуть глотку Йагра'су и позвать меня на помощь из такой дали. Окажешь мне такую честь?
— А что же взамен?
— Проси чего хочешь, — великодушно дозволил князь Приграничья.
Хелит думала недолго.
— Тогда и ты будь со мной настоящим. Без масок.
Усмешка сползла с физиономии Мэя, как змеиная кожа с рептилии во время линьки, уродливым выползком, повиснув на расквашенной в бою нижней губе.
— Тебя ждет неприглядное зрелище, Хелит, — прошептал Рыжий.
— Ничуть не лучшее, чем напускная любезность, от которой мороз по коже, и наигранное добродушие без капли искренности, — парировала девушка.
— Это потому, что я злой и нелюбезный.
— Вот и оставайся таким, — молвила Хелит.
А про себя подумала: «Лучше уж быть злым и вредным, чем вообще никаким».
Откровенно говоря, её сейчас в меньшей степени волновали смутные пророчества дэй'ном, да и они сами тоже, и гораздо больше — гнетущее чувство пустоты, нарастающее изнутри. А интуиция настойчиво подсказывала, что рядом с Мэем можно стать кем-то. Стать настоящей.
— Тогда исчезни с моих глаз, и позови Хельха и Гвифина, я спать хочу, — пробурчал Рыжий и сладко-пресладко зевнул.
Этой ночью он впервые за полгода спал крепко и спокойно. А главное, ему снились сны. Цветные, яркие, волшебные. Живые сны живого человека.
Глава 5
Дети Кошмаров
Наверное, Эйген разглядывал этот кинжал раз триста. Просто так — ради удовольствия созерцать прекрасную вещь. Другой разговор, что он сделан руками злейшего врага. Смертоносное лезвие, сталь ледяная на ощупь, хищная впадина кровостока и по контрасту почти теплая рукоять из поделочного камня. Переплетенные кисти рук — мужская и женская. Женская, словно ласкает мужскую, в которой зажато лезвие. Как это похоже на Мэйтианна. Было похоже. Раньше.
Эйген улыбнулся. В свое время он не пожалел серебра, чтобы выкупить у коллекционера сей образчик униэнского искусства. Пожалуй, если бы Рыжий узнал, кто владеет его замечательным охотничьим кинжалом, его бы разорвало от возмущения. Он ведь сделал его в подарок своему зятю — мужу младшей сестры, а тот поторопился сбыть с рук творение опального родича. Экая неблагодарность, однако.
С гораздо большим удовольствием Верховный Вигил пополнил бы свою коллекцию раритетов флейтой выточенной, ну предположим, из берцовой кости Рыжего. Но пока это лишь несбыточная мечта. Князь Мэй пребывал в добром здравии и, должно быть, праздновал очередную победу над дэй'ном.
Эйген с огромнейшим трудом подавил желание метнуть кинжал в слугу, замершего возле двери в ожидании указаний. И вовсе не из жалости к последнему. Любой из высокородных дэй'фа[4] при всем желании не сумел бы упомнить те многочисленные случаи, когда раздражение незамедлительно вымещалось на бессловесной прислуге. Эйген всю свою долгую жизнь культивировал несвойственную дэй'ном сдержанность, заслуженно считаясь чуть ли не аскетом. От его рационализма остальным сородичам веяло чем-то нездоровым. В рамках своего происхождения и звания Эйген мог творить что угодно, особенно с дэй'о[5], но слишком редко пользовался привилегиями.
— Убирайся, — буркнул хан'анх[6]. — Скажешь, что я никого не желаю видеть до самого утра.
Чудом уцелевший слуга выскользнул за дверь, оставив господина наедине с кинжалом и мыслями. Теперь его основная задача донести волю Эйгена до остальных домочадцев. Тяжка доля дэй'о, но винить, кроме собственных родителей, тут некого. Разве что — саму Судьбу. Если ты уродился подобным мулу — бесплодным, значит, годен лишь для работы и услужения, а жизнь твоя ничего не стоит. Зря, что ли, жрецы заранее определяют пары из подходящих друг другу мужчин и женщин, дабы избежать подобного несчастья? И то — даже у них порой случаются ошибки. Дары Богов распределились в народе настолько причудливо, что лишь посвященные могли вычислить вероятность рождения полноценного потомства — долгоживущего, плодовитого и не слишком подверженного хворям. Слава Богам, сам Эйген относился именно к таковым — к благородным. И ему не приходилось чаще, чем раз в десять лет задумываться, отчего нэсс, ангай и униэн столь однородны. Нэсс поголовно плодовиты, униэн — долгожители, а крепче телом, чем ангай, вряд ли кого найдешь. Доискиваться ответов — дело ученых или богословов, а великий Эйген был воином, как сорок поколений его предков.
Как это водится, через несколько минут Эйген передумал относительно своего решения провести ночь в одиночестве. После жестокого разноса, полученного утром от Повелителя, неплохо было бы все-таки выпустить пар. Например, с Хиннгой. Жениться хан'анху совсем необязательно, его семя и так дало немалое потомство у благородных дэй'га[7]. Но зачем же содержать десяток наложниц из числа худородных, если не давать воли своей плоти?
— Дэй'о!
Слуга прекрасно знал привычки хозяина. Он всегда после получения приказа немного ждал под дверью, — вдруг Эйген изменит свои намерения. И ведь никогда не ошибался, шельма!
— Зови Хиннгу!
— Слушаюсь!
На этот раз хан'анх не передумал. Дэй'о его вполне понимал. От такой женщины, как Хиннга невозможно отказаться.
Высокая, как мужчина, но тонкокостная, с огромными синими глазами, она могла зажечь в любом мужчине бешеную страсть, настолько искусно владела методами изысканного обольщения. От того, как она покачивала бедрами при ходьбе, сходили с ума даже евнухи. А этот пронзительный взгляд, а груди, а черные гладкие длинные волосы, мягкие и тонкие…
— Я соскучилась, — мягко улыбнулась Хиннга. — Ты так давно не посылал за мной.
— Я был занят, — молвил Эйген, с предвкушением глядя, как женщина снимает с себя одну за другой полупрозрачные юбки. — Меня вызывал к себе Повелитель.
— В последнее время он довольно часто нуждается в твоем совете, мой господин.
«Скорее, Олаканн нуждается в мишени для угроз и обвинений», — подумал хан'анх, но невеселые мысли не помешали ему возжелать наложницу, как только она избавилась от последней юбки.
И не только пожелать, но тут же воплотить все свои желания в реальность. Тем более, что Хиннга ничуть не возражала против любых прихотей господина хан'анха. Даже, если они были… не совсем привычны. Постельные утехи с Эйгеном таили в себе серьезную опасность. От трогательной нежности он мог сразу же перейти в состояние безудержной злости, и тогда… держись Хиннга! Его пощечины и тумаки отольются на нежной коже лиловыми кровоподтеками, которые не под силу свести даже колдовством. Рука, привыкшая к мечу, даже вполсилы бьет очень и очень больно.
