Жнецы Страданий - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка"

5

Они вернулись только под утро, в сером рассветном полумраке, крепко держась за руки и не пряча друг от друга глаза. Возле двери в их покой Тамир внезапно остановился, развернул девушку к себе, вжал спиной в стену и жадно накрыл губы поцелуем.

– Ты – жена теперь мне, – сказал он, оторвавшись. – Понимаешь?

Она в ответ смогла только кивнуть и сразу же спрятала покрасневшее лицо на груди любимого.

Когда они зашли в каморку, их встретила сонная Лесана. Вернее, не встретила, а приподнялась на локте со своей лавки, окинула недоуменным взглядом растрепанных, босых, с опухшими губами и счастливыми лицами. Не утаилось от девушки и то, что подруга куталась в плащ Тамира, а сквозь складки ткани был виден рукав рубахи с сорванными завязками. Выученица Клесха резко села и ахнула:

– Любились! Любились, окаянные! С ума вы спятили?! Донатос же тебя в землю закопает! А ты? Ты чем думала? Что, если дите приживете?

И она растерянно и гневно переводила синие глаза с одного на другую, словно ожившая совесть, требующая немедленного ответа. Лишь после этих ее слов Айлиша поняла, что случилось между ней и Тамиром, вспыхнула и с опозданием испугалась. Но парень упрямо насупился, положил твердую ладонь на плечо целительнице и сказал глухо:

– Она мне теперь жена. Перед людьми и Хранителями. И этого даже Донатос изменить не может.

Лесана в ответ только горько покачала головой.

– Какая жена? Ты что? Вас, если прознают, в блуде обвинят и кнутами вытянут обоих, чтобы дурь в голову не лезла. Глядите, не сболтните кому. Тут не то место, чтобы правду искать.

Под этим яростным, но справедливым напором Тамир слегка сник, тоже начиная понимать, что никто их здесь благословлять на счастливую жизнь не будет. Даже если найти молельника и обручиться, креффы не признают такой союз. Выйдет только курам на смех. Парень помрачнел.

Лесана вымученно улыбнулась:

– Боязно мне за вас. Не приведи Хранители, крефф твой прознает, не даст он вам жизни.

Тамир напрягся, словно волк перед прыжком, и глухо ответил:

– Может, ему недолго моим креффом быть. Мне еще одеяние колдуна не выдали, так что…

И в этот самый миг, словно в насмешку над его словами, распахнулась дверь покойчика, и на пороге возник старший ученик Донатоса – Велеш.

– На вот, – сунул он в руки окаменевшему Тамиру стопку серой одежи. – Наставник велел переодеться.

В маленькой комнатушке будто разом стало темнее и холоднее. Тамир непослушной рукой рванул ворот своей бесцветной рубахи, задохнувшись от отчаяния. И в тот же миг серые штаны и рубаха полетели на пол, словно между рукой парня и тканью пряталась ядовитая змея.

– Ты чего швыряешься? – опешил старший послушник.

– Это не мое, – с горьким предчувствием беды огрызнулся юный выуч.

– Ты совсем глумной? – рыкнул Велеш. – Коли дали, вздевай! И к наставнику бегом!

С этими словами молодой колдун ушел.

– Я что же… наузник?! – Тамир застыл, невидяще глядя в пустоту.

– Креффы не ошибаются, – тихо сказала Лесана, припоминая, как сама растерялась, когда Клесх дал ей платье обережника.

– Сходи к наставнику, – помертвевшими губами прошептала Айлиша, – вдруг Велеш чего напутал!..

Парень медленно, словно во сне, отложил в сторону стопку одежы и на деревянных ногах вышел из покойчика.

Донатос нашелся во дворе, где разговаривал с рыжим целителем, имя которого Тамир, как ни силился, не мог вспомнить. Впрочем, на это обстоятельство юный послушник наплевал и зачастил, едва поравнявшись с мужчинами:

– Наставник, я не колдун! Того быть не может!

Наузник посмотрел на выуча с брезгливой жалостью и вновь отвернулся к лекарю, бросив через плечо небрежное:

– Креффы не ошибаются.

Но его подопечный не желал так легко отступать.

– Бывает всякое. Ну какой из меня чароплет! – отчаянно выкрикнул он.

– Не чароплет, а колдун, – равнодушно поправил наставник, – запомни это накрепко. Чароплеты на ярмарках вычуры таким дуракам, как ты, показывают да бабам травки продают, чтоб плод вытравить. А колдуны – это стражи людей, те, кто затворяет ворота мертвым, те, кто упокаивает Ходящих. Еще раз услышу, что ты наше ремесло со скоморохами балаганными мешаешь, язык вырву.

Тамир вздрогнул, но упрямиться не перестал.

– Я покойников боюсь! Нет во мне Дара мертвых поднимать, целитель я!

– Ну, посмотрим… – усмехнулся, оборачиваясь, наставник.

А потом не спеша подошел к парню, взял его потную от напряжения руку и, достав из-за пояса нож, полоснул по ладони, да так, что стало видно кости.

Несчастный сделался пепельно-серым от боли, а Донатос радушно предложил:

– Ну, давай, целитель, затворяй кровь, закрывай рану. Не срастишь жилы, быть тебе, почитай, безруким.

Парень стиснул истекающую кровью ладонь и упал на колени. К горлу подкатила тошнота, из глаз брызнули слезы, застилая взор. Однако, захлебываясь словами, юноша начал торопливо бормотать лекарский заговор, которым научился на уроках Майрико. Кровь и впрямь замедлила бег, но вязкие капли все одно продолжали сыпаться на булыжную мостовую.

– Плохо дело, – с притворным сочувствием сказал крефф, склоняясь над учеником, – будь это рана, полученная в схватке…

Он не договорил, но и так стало ясно, что ждало бы незадачливого «целителя».

– Брось, Донатос, куда ему, – вступился за парня рыжий. – Давай руку, залечу.

Тамир протянул ладонь и от тяжкого разочарования и отчаяния даже вспомнил имя лекаря – Руста. А тот, не догадываясь, что творится у парня на душе, быстро-быстро зашептал те же самые слова, что всего пару мгновений назад с таким трудом выдавливал из себя выуч. И… кровь тут же перестала сочиться через стиснутые пальцы, края раны сошлись, а плоть начала стремительно срастаться. Через пару мгновений о случившемся напоминала только тянущая боль да розовая полоска свежего шрама.

– Скажи спасибо креффу, а не то ходить бы тебе одноруким, – просветил наузник и добавил: – Теперь понял, бестолочь, что в тебе целительского Дара не больше, чем мозгов?

– Нет, не понял, – упрямо вскинулся Тамир. – Кровь я и сам затворить мог, и рану срастить, просто я еще мало выучился. Времени больше потратил бы, да и все. Он, поди, тоже не сразу таким умелым стал!

Руста рассмеялся – весело и беззлобно. Ярость и мятеж юного послушника позабавили его, но не разозлили, чего никак нельзя было сказать о Донатосе.

– Одного не пойму, – процедил крефф, – ты упрямый или дурак? Если упрямый, так это хорошо – для дела полезно, а если дурак – еще лучше. Возиться с тобой не придется, можно сегодня же к Нэду идти, пусть твоим старику со старухой напишет грамоту, что сын их подох по дурости, зато им отныне платить Осененным за работу вполовину меньше придется.

Тамир сверлил наставника ненавидящим взглядом, но тот смотрел спокойно, даже равнодушно, однако взор бледно-голубых глаз все равно был пронзительным, продирающим до костей.

– Донатос, да объясни ты ему, ведь не отвяжется, – миролюбиво предложил Руста. – А то до морковкиного заговенья в гляделки будете играть.

– Ты не поддаешься Зову Ходящих, – наконец произнес крефф, будто сообщил нечто, не стоящее внимания. Однако, видя непонимание в глазах ученика, растолковал: – Когда мы с тобой первый раз в лесу ночевали, к поляне три вурдалака выползли, а ты трясся, как цуцик, чуть в штаны не наложил, но на Зов их не поднялся.

– Так мы же в заговоренном круге были, и я за оберег держался! – закричал в отчаянии Тамир, всем нутром не желающий верить в страшную правду.

– В круг нечисть зайти не может, – согласился Донатос, но тут же напомнил: – А вот тебя, дурака, из него выманить – невеликие хлопоты, тем более оберег твой уже года два как пуст. Ты когда, песий выкормыш, к колдуну ходил ладанку свою заговаривать? Поди, тесто месил и не вспомнил, что раз в полгода оберег надо наузнику носить?