О'Санчес - Пенталогия «Хвак»
— Стой! Взять его! Стреляй! — Полусотница Змей впоследствии проявила чудеса изворотливости, чтобы свою растерянность и бестолковые приказы представить в глазах Ясного Дня и послов, как единственно верные и обстановкой обоснованные…
В кого стрелять? Как раз в задницу десятнице Тургун и попадешь! Покуда лошади вняли, что нужно скакать к тыну, бедовый молодец уж там оказался: вступил на широченный пень, в полтора локтя высотою, ухватился правою рукой за нос бревенчатого рыльца и одним невероятным прыжком перемахнул через тын! Так и не выпустив с плеча женское тело! Ш-шур — в папоротник, и следа не оставил, только клок от разорванных порток остался висеть на остром клюве бревенчатого столба!
Но и то были еще не все подарки лазутчицам: осмотрелись, а две из них уже мертвы, с лошадей попадали, и у каждой в груди швыряльный нож по рукоятку вогнан — когда успел их послать этот подлый цуцырёк???
Первым позывом у полусотницы Змей было — всею полусотнею обогнуть заграды, взять след и, конными ли, пешими, догнать негодяя во что бы то ни стало! Своих ведь не бросают! Но одержали верх здравомыслие и воинский артикул:
— Сомкнуть ряды. Сабли наголо. Готовность — боевая. Нашу Тургун мы потом найдем, когда выполним главное, найдем и отомстим. Он далеко уйти не успеет, и она жива, не для смерти взята. Вперед, туда где главная площадь этого крысятника, там поймем, что к чему. Горулю и Нож оставьте пока лежать, где лежат, только оружие с поясов снимите.
Малочисленных зрителей как вихрем сдуло из-за плетней и сараев, только вились — нет никого! И правильно сделали, даром что старые и малые: рассвирепевшие воительницы долго раздумывать не станут — утыкают стрелами любой неосторожный шорох.
В напряженном безмолвии отряд лазутчиц стал продвигаться к деревенской площади, туда, где обязательно должны бы находиться дом тиуна, храм какого-нибудь божества и трактир, либо кабак. И действительно: вон он, кабак, ветки папоротника по над окнами! А перед кабаком зыбко стоит в дымину пьяный детина, издалека видно, что конопат и волосы рыжие. Да не просто стоит, раскачиваясь на толстых ногах, а мочится посреди дороги! Если и был в том детине стыд перед людьми и богами — прямо ведь напротив часовенки безобразничает! — так, наверное, весь стыд в вине утонул.
Змей не даром выбилась в полусотницы: успела сделать выводы из ранее случившегося, близко подъезжать не стала и остальным не велела: луки наизготовку и следить по флангам!
— Эй, любезный! Не подскажешь ли, где местный тиун, либо кабатчик? Как их увидеть?
Рыжий пьяница к этому мигу уже успел покончить с начатым делом. Он резко вскинул непокрытую голову, словно только что обнаружив, что не один на площади. Был он постарше того, первого разбойника (явно, совершенно явно, что и этот мерзавец той же породы!), лицо бритое, но также весьма молод и также весьма здоров, посильнее того, первого будет (мелькнула в голове у Змей еще одна тревожная мысль). Один глаз почти заплыл от здоровенного синяка, другой смотрит, но — видит ли, при таком-то состоянии? Оказалось — видит.
— У! Уа-а-а!.. Бабы… Кусай меня четверо! Бабы! Ур-рааа! Значит, дождались… гы-ы… Да премного, да превкусные!..
«Дождались»? Что значит — дождались? Змей была не из тех глупынь, кто пропускает мимо ушей даже случайные обмолвки окружающих. Но этого стоеросового болвана необходимо привести в чувство и допросить! Церемониться с этаким необязательно, империя собственных татей перед честными людьми не покрывает, даже перед чужеземцами… Воительницы назубок сие выучили, как и многое другое, могущее пригодиться на дорогах чужого государства. Змей примерилась и хлестнула плетью на всю длину, с тем, чтобы не попасть на захват, как это случилось с беднягой Тургун, она даже высвободила кисть руки из плетевой петли, чтобы избежать любых случайностей. Плеть угодила точно по рыжей маковке: и очень больно, любой хмель от такого хлеста соскочит, и никаких особо важных повреждений, во всяком случае — испытуемый говорить сможет.
Детина ухватил рукой намокшие кровью лохмы:
— За что!??
И действительно: понимание резво к нему вернулось, стоило ему увидеть неповрежденным глазом собственную кровь на растопыренных пальцах.
— За все. Чтобы лучше понимал вопросы. Ты готов отвечать?.. — Змей выждала пару мгновений. — …Первый тебе вопрос…
Детина рыкнул и завел обе руки за спину: правую ввысь, к торчащей над плечом рукояти двуручного меча, левую вниз, к ягодицам, чтобы оттуда подбросить вверх и в сторону кончик ножен — пьяный ли, трезвый, он явно умел быстро выхватывать к бою громоздкий меч. Однако воительницы были наготове, и четыре стрелы почти насквозь прошили могучее тело. Да, видимо, слишком щедро отпущено было здоровья и мощи этому рыжему: вместо того, чтобы упасть в конвульсиях и немедленно умереть, детина выхватил меч и одним ударом снес голову кобыле полусотницы Змей — еще бы чуть-чуть, и ее бы рассек поперек груди, но повезло, выдержали латы, да и замах был поспешен… Разбойник закашлялся, захрапел кровавыми брызгами, но успел пробежать еще четыре полных шага, на каждом шагу отвешивая в стороны по удару огромного меча…
Он уже был мертв, этот рыжий, а воительницы, обезумевшие от боевого ужаса и вида пролитой ими крови, все еще тыкали саблями в гору обмякшей растерзанной плоти. Две самые верные помощницы помогли своей старшей выбраться из под лошадиного трупа, на ходу ощупывая ее тело опытными пальцами, в поисках ран и повреждений, ибо сама она, в горячке боя, могла и не почувствовать этого сразу…
— Нет, нет, Акульчик, все в порядке, я цела… даже, по-моему, не ушиблась… Что тут у нас?.. Эй, чего сгрудились? Хватит фарш молоть, мертвее он не будет, разобрались по местам! Горулину кобылу ко мне! Строиться, я сказала! По сторонам смотреть! Рассчитались по артикулу!
Итоги смотра были ужасны: позднее утро не успело смениться полуднем, а отряд лазутчиц уже потерял пять человек убитыми, не считая раненой в плечо Жало и украденной Тургун. И две лошади загублены: одну рыжий убил, другую ранил, пришлось быстро прирезать, освободить от мучений…
Змей теребила на груди края криво рассеченных лат и лихорадочно размышляла, с саблей в руке… Три десятка натянутых луков были направлены на входные двери трактира. Что-то такое странное происходит, внушающее безотчетный ужас… Надо немедленно понять нечто важное, иначе… надо понять… Четыре воительницы вышли наконец, из кабака, между ними трепыхается хлипкий седой человечишко… А вдруг и он сейчас начнет убивать… Нет, этот — обычный, хвала богам…
— Ты тиун?
— Нет. Никак нет, пресветлая сударыня! Я тут временно поставлен… Прежнего-то тиуна еще весною убили.
