Эрик Ластбадер - Дай-сан
О, Чак, Ты, покинувший истинных маджапанов, друг людей, предавший Тцатлипоку, велика была мощь, что тебя одолела…
Это было заклятие, призывающее скрытые силы. Кабал-Ксиу продолжал завывать, а Священная Пирамида, казалось, налилась свечением, и свечение это, подобное свету луны, что повисла платиновой слезой в блистающей звездами черной небесной реке, набухало энергией и мощью.
Ронин повернулся к лежавшему рядом Мойши.
— Мойши, ты можешь двигаться?
Штурман отрицательно покачал головой.
— Что они с нами сделали? Последнее, что я помню, это Чакмооль…
— Они знали о том, что мы придем, — тихо, одними губами проговорил Ронин. — Наверное, еще до того, как мы добрались до города. Те глаза в джунглях…
— Красные Ягуары?
С вершины Священной Пирамиды донеслось неясное потрескивание, и они разом подняли глаза. Из дверей Храма Тцатлипоки вырвались языки мерцающего бело-голубого пламени, превратившего фигуру Кабал-Ксиу в резко очерченный силуэт. Было в этом огне что-то нездешнее, странное, наводящее благоговейный ужас.
— О, одряхлевшие и уставшие божества, — нараспев продолжал жрец, — ваше время закончилось, ибо пришел катун Долгого Расчета, предсказанный Книгой Балама. Сила ваша угасла и обратилась бессилием…
Языки пламени взвились выше, текучие, серебристые и неестественные до жути. Кабал-Ксиу простер руки к застывшей в безмолвном ожидании луне.
— Время пришло. Настал катун Ке-Ацатля. Рассвет шестой эры…
Ронин моргнул: ему показалось, что высокая фигура на вершине пирамиды пульсирует и увеличивается в размерах.
— Прийди, Ксаман-Балам!
Жидкий огонь плескался у него за спиной.
Послышался скрежещущий рев, тело жреца раздулось, потеряло четкие очертания.
Платиновый свет затопил ночь.
Ронин и Мойши зажмурились, а потом, когда глаза их привыкли к свету и они снова открыли их и взглянули на вершину Священной Пирамиды, их взору предстала такая картина: четыре гигантские фигуры, минуя центральную лестницу — слишком маленькую для таких исполинов, — спускались к подножию пирамиды прямо по огромным каменным уступам ступенчатого сооружения.
— Свершилось, — выдохнула Кин-Коба, нечеловеческое лицо которой казалось еще более странным при неестественном свете. — Ксаман-Балам возродился!
Она повернулась, чтобы взглянуть на Ронина.
— Кто это? — спросил он.
— Тот, Кто Един в Четырех, — торжественно объявил Уксмаль-Чак, шагнув вверх по лестнице. — Тот, кто пережил все катаклизмы эпох. Единый, обернувшийся четырьмя — теми, кто в Старые Времена, когда случился великий потоп, держали четыре угла мироздания, уцепившись за звезды, дабы не кануть в пучину.
Все четверо были на одно лицо: продолговатые сверкающие глаза, непохожие ни на человеческие, ни на звериные; длинные носы, свисающие подобно слоновьим хоботам; узкие, заостренные черепа, блестящие в холодном свете; широкие рты с толстыми, вывороченными губами. Отличались они только цветом одежд. Один был в красном, другой — в белом, третий — в желтом, четвертый — в черном.
Одновременно открылись четыре рта и четыре одинаковых голоса, подобно зловещим раскатам грома, разнеслись по пространству:
— Вот я пришел, неудержимый: Ксиб, Сак, Кан и Эк. После долгих катунов молчания говорит Ксаман-Балам.
При звуке этих голосов Мойши содрогнулся. Четыре фигуры спустились к подножию и остановились на предпоследнем уступе.
— Настал час призвать Тцатлипоку, и когда Он придет, Он опять поведет маджапанов — из сокровенных глубин на землю Чакмооля, в Ксич-Чи, священнейший из городов.
Из храма, где возродился Ксаман-Балам, вырвалась бледно-зеленая вспышка. Вниз обрушилась волна едкой вони.
— Теперь, когда собраны все, кто потребен, наступает минута Священного Жертвоприношения. — Слаженным жестом они показали на Ронина. — Ты будешь играть против сил Тцатлипоки, как это делалось в Старые Времена, ибо без состязания, без кровопролития, освещенного божественной волей, Он не сможет прийти. Ты поднимешься на четвертую ступень.
Ронин быстро сосчитал. Всего ступеней было девять.
— Пусть пределами поля будет эта грань Священной Пирамиды…
Ронин вдруг ощутил, что к нему вернулась способность двигаться. Однако что-то связало волю. Тело не подчинялось ему. Ноги как будто сами несли его по центральной лестнице на четвертый уступ.
— Череп, — произнес Эк, черный аспект Ксаман-Балама.
Ксиб, его красный аспект, стоял прямо над Ронином, на седьмой ступени. На нем была маска, изображающая оскаленный череп.
— Ястреб.
Сак, белое воплощение Ксаман-Балама, в маске, изображающей устремленную из поднебесья вниз птицу, стоял на шестой ступени, слева от Ронина.
— Крокодил.
Кин-Коба, в маске крокодила, тоже стояла на шестой ступени, но справа.
— Обезьяна.
На пятой ступени, слева и чуть подальше, встал Кан, желтый аспект божества.
— Кремень.
На той же ступени, справа, стоял Уксмаль-Чак в высокой угловатой маске.
— Это твои соперники, — объявил черный Эк, поднимаясь на верхнюю ступень Священной Пирамиды. — Они будут пытаться столкнуть тебя с пирамиды. Если им это удастся, ты и твой спутник умрете, и кровь ваша послужит призванию Тцатлипоки. Ваши головы, ваши дымящиеся сердца вновь приведут Его в каменный город, в Его возлюбленный Ксич-Чи.
— А если я выиграю? — спросил Ронин.
Эк улыбнулся, обнажив черные острые зубы, блестящие от слюны.
— Если каким-то чудом тебе удастся добраться до вершины Священной Пирамиды, тогда ты и твой спутник уйдете отсюда живыми.
Его странные глаза напоминали яркие ядовитые соцветия.
— Но истинно говорю тебе, нет у тебя надежды. Я знаю, ты видел статую Атцбилана, Направляющего Солнце; я знаю, ты видел разрушенный храм, посвященный отцу его, имя которого неизреченно. Но они были изгнаны из Ксич-Чи и из памяти маджапанов еще в эпоху Раскола. Книга Балама была переписана заново, и теперь нам нечего страшиться. Власть Тцатлипоки в Ксич-Чи — превыше всего!
— Если это игра, — выкрикнул Ронин, — должны быть команды. Где те, кто будет играть на моей стороне?
Эк рассмеялся; глаза его сверкали, словно зажженные маяки.
— Найди их, могучий воитель!
Его низкий голос прокатился раскатами грома по узким долинам и ступенчатым холмам застывшего каменного города, геометрически правильного и пустынного.
А сверху уже приближался Кан в сморщенной коричневой маске обезьяны. Он размахивал посохом, на одном конце которого был резкий загиб, вырезанный в виде головы какого-то зверя.
Ронин стремительно выхватил меч и успел отбить удар длинного посоха. Снова и снова оружие Кана атаковало его, управляемое, казалось, движениями одних кистей. Из-за скорости вращения посох утратил четкие очертания, превратившись в смазанный вихрь ударов, готовый смести Ронина вниз.
