Екатерина Соловьёва - Хронофаги
— Идём, Иветта, — бросил кардинал, поворачивая её спиной к трону так, чтобы убрать из поля зрения заколдованную мать, по бледному лицу которой текли немые слёзы. — Мы здесь загостились.
Разгневанный царь обрушил меч ему на спину, но кардинал даже не дрогнул: симбионт, как обычно, принял страшный удар на себя.
— Она моя! Она наша! — государь дёрнул Вету за запястье, притянув к себе, и сжал шею железными пальцами.
Венок свалился, девушка, хрипя, пыталась разжать жестокую клешню, но ей не хватало сил, приходилось вставать на цыпочки, чтобы не задохнуться.
— Ты забрал её мать, — хмуро бросил Бертран. — Долг отдан.
— Она наша, рыцарь, отступись, — обрекающе покачал головой государь. — Сделка совершена!
— Я, серый кардинал, вечный слуга Уробороса, признаю эту сделку ничтожной! — гневно ответил Бертран. — Ты всё подстроил, старый бес, я видел! И нет правды в твоих словах!
— Посмотри на нас! Посмотри! — закричал Ольши, и от голоса этого задрожали стены. — Мы гибнем, вырождаемся! Время пожирает нас…
Бертран увидел, как на коже царя и всех его вассалов вздутыми венами проступили иссиня-чёрные морщины, налились и лопнули, брызнув во все стороны красным и вонючим. Иветта закричала, когда щёки обагрились тёплой жидкостью, платье из белого стало кровавым. Она из последних сил пыталась освободиться, повиснув на мёртво сжатой кисти.
— Нам нужна её кровь! — взревел лесной государь, и все подданные эхом отозвались ему: — Нам нужна её кровь! Кровь! Кровь!
И тогда сильный и уверенный голос перекрыл все вопли, воцарившись единым в парадной зале:
— Я, младший диакон церкви святого Бенедикта, изгоняю тебя, нечистый дух, со всеми твоими полчищами и скопищами! Во имя и властью Господа нашего Иисуса Христа: будь ты искоренен прочь во искупление драгоценной крови Божьего Агнца. Отныне и впредь не смей преследовать и беспокоить этот род. Amen.
И тишина окутала тронную залу. Не сыпались больше лепестки, стол и яства обратились в труху, онемел лесной царь и все его подданные, став теми, кем им быть и полагалось — изогнутыми деревцами ольхи. Лёгкий ветер разносил серую пыль — музыкальные инструменты и зелёный плющ со светлячками.
Бертран шагнул к полузадушенной Иветте, всё ещё закованной в деревянные тиски, и одним ударом сломал гнилое дерево. Она рухнула на пол, заходясь сухим кашлем, и он помог ей подняться.
— Уведи меня отсюда, уведи, — прошептала Вета, порывисто прижавшись к хранителю.
Они вышли через высокую каменную арку навстречу песчаному озёрному дну, кое-где устланному пучками водорослей и тины. Где-то далеко-далеко наверху тонкими золотистыми лентами колыхались солнечные лучи.
— Попробуем вернуться, — вздохнул Бертран, расстёгивая плащ. — Я не знаю, выдержит ли симбионт двоих, но сейчас всё зависит от тебя. Думай о своём доме, постарайся представить его, как можно чётче.
— Мы ведь сможем вернуться? — дрожа, спросила Вета, устраиваясь под плащом на груди кардинала. — Мы ведь не останемся здесь навсегда?
— Давай, — скомандовал хранитель, нажимая пуговицы, как клавиши, что тут же застёгивались. — Вообрази свою кухню: вилки, ножи… сковородки…
Вета закрыла глаза и сконцентрировалась. Сердце, стучащее прямо под ухом одно время сбивало, навевая мысли, совершенно далёкие от дома, но потом удалось настроиться под его ритм: ту-ду, ту-ду, обои-бежевые, цветы-коричневые, кран-протекает, холодильник-бьётся током, две-табуретки, стул-шатается, пол-шахматы… кардиналы-пешки… белый-синий… шах-и мат… синий-белый… кап-кап — вода из крана… ту-ду, ту-ду — его сердце…
Глава 11
Хронофаги
Сяду ль утром за бумаги,
Молотком ли застучу —
Лезут в двери хронофаги,
Как чахоточный к врачу.
Тянут речи, как резину,
Им визиты — что бальзам,
Лезут, лезут, образины,
Как паломник к образам.
Входит гостья молодая,
Вслед за ней спешит другая.
Та купила пять ужей,
Та сменила пять мужей.
Утешать мужей спешу;
Чем кормить ужей, пишу.
Всем я должен рассказать,
Как зачать иль не зачать.
Только ложку суну в рот —
Входит новый обормот.
Хронофаги, хронофаги —
Лезут в бровь и лезут в глаз.
Отменить вас нет отваги —
Я и сам один из вас.
"Хронофаги", Виктор Фет
(написано совместно с Р. А. Дановым)
"Богом быть легко… — злился Валентин. — Всё твоё, бери, что хочешь: бабы, деньги… А человеком? Опять маяться, с копейки на копейку перебиваться, стелиться перед этими дурами, которые всё равно не дадут…"
Он то и дело сглатывал слюну: похмелье мучило жестоко, высушивая всю глотку и донимая мозги. Желудок то и дело подло подбирался к горлу, норовя вывалить переваренный эскалоп вперемежку с пельменями на пол. В голове неистово грохотали молоты, эхом отдаваясь в ушах и многострадальной челюсти. Судя по тому, как вывернуло руки и ноги, лысый снова связал его, только на этот раз чем-то крепким, не скотчем.
"И врезал, ублюдок… Господи, как врезал… У него не кулаки, а паровые молоты…"
Но и это досаждало не так сильно, как то, что она заступилась за своего седого козла.
"Жизни своей не пожалела. Значит, любит. Вон как млела, пока он чё-то там про вселенные зачёсывал. Дура… Дура и есть".
Когда она вдруг растворилась в воздухе, он, конечно, струхнул немного, а когда и лягушатник провалился, совсем дар речи потерял. Потом Олег этот со своими кулачищами… Валентин пошевелил челюстью и выдохнул от тупой боли.
Старика разложили на полу, опасаясь переносить в комнату. Под тело подложили одеяло, под голову краденую куртку, свёрнутую в ком, сверху накрыли плащом, который (мужчина мог бы поклясться в этом) едва уловимо пульсировал. Кривоносый в серой, как весенние сумерки, рубашке и таких же брюках, ежесекундно проверял глубокую рану, ероша свои короткие чёрные волосы на затылке. Олег сидел неподвижно, как изваяние Церетели, уставившись в невидимую точку, где недавно крутилась сфера, и держал пальцы на кольце, словно на пульсе.
Валентин ещё подумал о похмельных глюках, когда на полу, выложенном шахматной плиткой, прямо из воздуха закапало грязной водой. Замычав, пленник попытался отползти от возможной угрозы, пусть даже ближе к этим двум уродам в сером и вонючему бомжу.
