Гарри Тёртлдав - Возвышение Криспа
В груди сразу похолодело, точно сердце присыпало снежной поземкой. Крисп бегом припустил к двери. Распахнул ее — и в ноздри ударила вонь отхожего места, ставшая за последние дни до жути знакомой ему и всей деревне.
Отец, мать, сестра — все они лежали на полу. Фостий был еще в сознании и слабо махнул рукой, прогоняя сына прочь. Крисп проигнорировал его жест, вытащил отца во двор на травку, потом вынес Таце и Косту, гадая про себя, почему беда миновала его одного.
Когда он нагнулся, чтобы поднять Таце, ноги пронзила внезапная боль, а когда вернулся за Костой, руки так свело судорогой, что он еле удержал сестру. И все же Крисп ни о чем не догадывался до тех пор, пока не ощутил внезапного и неудержимого позыва опорожнить кишечник. Он бросился к соседним кустам, но обделался по дороге. Тут до него наконец дошло, что беда его не миновала.
Он раскрыл было рот, чтобы позвать на помощь, и застыл, не издав ни звука. Помочь им мог только жрец-целитель, а он лежал сейчас без сознания где-то между сном и смертью. Если прибежит кто-либо из здоровых соседей, он лишь усилит тем самым риск распространения заразы. Через минуту Криспа вырвало, а затем одолел новый приступ поноса. Скрючившись от невыносимой боли в животе, он побрел назад к своим близким. Быть может, их случай не будет тяжелым. Быть может…
Ощущая все возрастающий жар, он распростился с этой мыслью.
Нестерпимая жажда загнала его в дом, и там он умудрился найти кувшин вина. Но легче от вина не стало, поскольку очень скоро Криспа вывернуло снова.
Он выполз из дома, дрожа и задыхаясь от собственного зловония.
На небе сияла полная луна, такая безмятежная и прекрасная, словно никакой холеры не существовало на свете. Это было последнее, что запомнилось Криспу в ту ночь.
* * *— Хвала Фосу! — где-то далеко-далеко проговорил еле слышный голос.
Крисп открыл глаза и увидел над собой озабоченное лицо Мокия, а за ним — восходящее солнце.
— Нет, — сказал он. — Еще рано. — И тут память вернулась оглушительным ударом по голове. Он попытался сесть. Руки Мокия уложили его обратно. — Моя семья! — выдохнул Крисп. — Отец, мама…
Изможденное лицо жреца помрачнело.
— Фос призвал твою мать к себе, — сказал он. — Твой отец и сестра еще живы. Если будет на то воля благого бога, он даст им силы продержаться до тех пор, пока я оправлюсь и смогу им помочь.
Теперь он позволил Криспу сесть. Крисп попытался оплакать Таце, но обнаружил, что холера так иссушила его тело, что он не в силах выдавить ни слезинки. Ифантий, уже вполне оклемавшийся, протянул ему чашку с водой. Он осушил ее за один присест, как и жрец свою.
Криспу пришлось буквально принудить себя посмотреть на Фостия с Костой. Глаза и щеки у них ввалились, кожа на руках, ногах и лицах натянулась и высохла. Только тяжкое дыхание да непрекращающийся поток поноса указывали на то, что они еще живы.
— Поторопитесь, святой отец, умоляю, — сказал Крисп жрецу.
— Я постараюсь, юноша, обязательно постараюсь. Но сперва… — Мокий обернулся, ища глазами Ифантия, — принесите мне, пожалуйста, поесть. Никогда в жизни не чувствовал себя таким истощенным.
Ифантий принес ему хлеба со шпиком. Жрец заглотнул их и попросил еще. Каждый день, с тех пор как пришел в деревню, он поглощал неимоверное количество пищи и тем не менее таял на глазах. Щеки у него, мельком подумал Крисп, впали почти как у Фостия.
Мокий утер со лба пот.
— Жарко сегодня, — проговорил он.
Криспу утро казалось прохладным, но спорить он не стал, только пожал плечами. Поскольку его совсем недавно трепала лихорадка, он не доверял собственным ощущениям. Крисп перевел взгляд с отца на сестру. Как долго они еще протянут?
— Умоляю, святой отец! Вы скоро? — спросил он, до боли сжимая кулаки.
— Погоди чуток, — ответил жрец-целитель. — Будь я помоложе, я бы пришел в себя быстрее. Да пойми, я бы с радостью…
Мокий осекся, и его вытошнило. Учитывая, сколько и с какой скоростью он съел, удивляться этому не приходилось. Потом жрец пустил ветры — громко, как никогда уже не суждено бедному Варадию, подумал Крисп, скорбя о ветеране той маленькой частичкой души, что не терзалась тревогой за близких.
И тут истощенное, усталое лицо жреца исказилось невыразимым ужасом. В первое мгновение Крисп ничего не понял; вонь испражнений, стоявшая возле дома, — вернее, по всей деревне, была настолько густой, что уловить новую добавку было не так-то легко. Но когда жрец испуганно уставился на мокрое пятно, расползавшееся по рясе, до Криспа дошло.
— Нет, — прошептал Мокий.
— Нет, — согласился Крисп, точно их отрицание было сильнее действительности. Однако жрец постоянно возился с жертвами холеры, пачкал руки их поносной жижей, довел себя почти до смерти, исцеляя больных. Так что же могло быть естественнее ответа «да»? И, может, слово «почти» здесь попросту лишнее?
У Криспа мелькнула крохотная надежда. Он схватил Мокия за плечи; даже ослабевший после болезни, он был сейчас сильнее жреца.
— Святой отец! — нетерпеливо прошептал Крисп. — Святой отец, можете вы исцелить самого себя?
— Редко, очень редко дарует Фос такую способность, — отозвался Мокий, — а потом, у меня совсем нету сил…
— Вы должны попробовать! — сказал Крисп. — Если вы заболеете и умрете, деревня умрет вместе с вами!
— Я попробую.
Но в голосе Мокия не было надежды, и Крисп сообразил, что лишь его собственная настойчивость и воля могут подтолкнуть жреца.
Мокий закрыл глаза, чтобы достичь сосредоточенной отрешенности, необходимой для исцеления. Губы его беззвучно шевелились; Крисп вместе с ним нараспев читал символ веры. Сердце его радостно екнуло, когда искаженные болезнью и жаром черты жреца, впадавшего в целительный транс, разгладились и стали безмятежны.
Руки больного потянулись к предателю-желудку. Но не успел он начать, как голова его дернулась. Выражение спокойной уверенности на лице сменилось болью, и жрец изверг из себя все, чем потчевал его Ифантий. Спазмы все продолжались и продолжались, хотя рвать уже было нечем. По рясе снова растеклось бурое пятно.
— Молись за меня, юноша, — пролепетал Мокий, когда наконец слегка пришел в себя. — И за своих родных тоже. Быть может, Фос завершит то, что мне не удалось; не все больные помирают от холеры. — Жрец изобразил над сердцем солнечный круг.
Крисп молился, как никогда в жизни. Сестра его умерла в тот же день, отец — ближе к вечеру. Мокий лежал без сознания. И ночью незаметно тоже умер.
* * *Казалось, прошла целая вечность — а на самом деле меньше месяца, — прежде чем холера наконец отступила. Считая вместе с бедным храбрым Мокием, умерло тридцать девять человек, почти каждый шестой житель деревни. Многие из выживших провалялись в постели еще несколько недель, слишком слабые, чтобы работать. Но хотя рабочих рук стало меньше, работы от этого не убавилось; надвигалась страдная пора.
