К. Паркер - Пробирная палата
– Очень жаль, – безжалостно отрезал полковник. – Но мы так не работаем.
– Неужели? Ну ладно, забудьте. До свидания.
Когда посетитель ушел, Исъют опустилась на пол, прислонилась спиной к стене, обхватила руками колени и стала думать о странном, повторяющемся сне, в котором Патриарх Алексий говорил ей, что если она пожелает, то он возьмет острый нож и отрежет от нее лордановскую половину. Каждый раз она просыпалась перед тем, как Алексий начинал резать. До сих пор ей так и не удалось решить для себя, кошмар это или нет.
– Кто это был?
Исъют подняла голову:
– Крысолов. Я посылала за ним, здесь все кишит крысами.
Ее мать нетерпеливо вздохнула:
– Он ведь от префекта, да? Чего он хотел?
– Если ты отвечаешь на собственные вопросы, то зачем спрашиваешь меня?
Нисса Лордан подошла к дочери и пнула ее в ребра с такой силой, что девушка едва не упала.
– Кто он? Что ему было нужно?
Исъют взглянула на мать:
– Хотел узнать, любишь ли ты грибы. Я сказала, что любишь.
Нисса ударила ее еще раз, на этот раз сильнее, и убрала ногу раньше, чем дочь успела ухватиться за нее.
– У меня нет времени возиться с тобой. Сейчас сюда придет Морц и заберет все твои книги, лампу и прочее. И не надейся, что получишь что-то съестное.
– Вот и хорошо. Суп мне уже опротивел.
Нисса наклонилась:
– Исъют, не испытывай мое терпение. Скажи, чего хотел этот человек?
Девушка вздохнула:
– Он расспрашивал меня о дяде Горгасе и дяде Бардасе. Я рассказала ему… то, что он и без меня уже знал. Что еще я могла рассказать? Я же сама ничего не знаю.
– Ладно. – Нисса выпрямилась. – Ты рассказала ему то, что он хотел знать. И что? Нам приходится сотрудничать с этими людьми, ведь мы зависим от их доброго расположения.
Нисса кивнула.
– Ты не грубила ему? Ну, конечно, грубила. И дерзила. Надеюсь, до драки дело не дошло? Ты не нападала на него? Не швыряла в него вещи?
– Мама! – сердито воскликнула Исъют. – Ради всего святого! Послушать тебя, так я какая-то полоумная. Или ты думаешь, что я гоняла его по комнате, прыгая на четвереньках и кусая за ладони?
Нисса подошла к двери.
– Нам нужно с ними сотрудничать. С тех пор, как мы переехали сюда, дела идут трудно. Мне пришлось много работать. Я не хочу, чтобы ты все испортила. Понятно?
– Конечно.
Снова косой взгляд – страх, она обеспокоена. Мне нравится, когда она обеспокоена.
– Исъют, когда-нибудь все, что я создала, что построила, что скопила, перейдет к тебе. Ты моя дочь, все, что осталось от семьи. Почему ты все делаешь во вред мне? Почему хочешь все испортить?
Исъют рассмеялась:
– Так ты собираешься умереть и оставить мне все свои деньги? Какой жирный кусок. Если бы я считала тебя смертной, то перегрызла бы тебе ночью горло.
Нисса закрыла глаза, потом снова их открыла.
– Ты говоришь мне такие вещи, а потом удивляешься тому, что тебя держат взаперти. Я знаю, что ты многое выдумываешь, хочешь шокировать меня. Очень жаль. Тебе бы следовало перерасти все это, когда тебе было десять лет.
Глава 4
Ничего такого плохого, от чего не избавило бы Саммиру землетрясение, в городе не осталось, если не считать запаха.
На спуске с горы у кареты сломалось переднее колесо, и в город прибыли с опозданием, так что почтовая карета в Ап-Калик уже ушла. Следующая должна была быть ближе к вечеру, а до тех пор Бардасу предоставлялась возможность побродить по улицам, вдохнуть их атмосферу, уловить аромат.
– Спасибо, – ответил он на предложение прогуляться, высказанное начальницей местной почтовой станции. – А могу я просто посидеть здесь и подождать?
Начальница посмотрела на него:
– Нет.
– О! – Бардас прошелся взглядом по улице, туда и обратно. – Пожалуйста, позвольте мне выпить глоток воды?
– Там, вниз по улице, есть колодец, – ответила женщина.
Бардас нахмурился.
– Мы же пьем.
– Спасибо, но я лучше поищу молока или чего-нибудь еще.
Она равнодушно пожала плечами.
В Саммире хватало постоялых дворов и таверн. В большинстве случаев они представляли собой приспособленные для этих целей пещеры, как естественного, так и искусственного происхождения. На дверях почти каждого такого рода заведения имелась надпись «Не допускаются гуртовщики, коробейники и солдаты», а рядом стояли, прислонившись к двери, здоровяки, способные объяснить смысл надписи тем гуртовщикам, коробейникам и солдатам, которые не научились читать. В тавернах, под навесами, сидели старики на подушках, а в вагончиках, выстроенных по кругу на краю конской ярмарки, подавали выпивку, для чего желающий просовывал в вырезанное в стене окошечко деньги, а получал глиняный кувшин с какой-то жидкостью.
После недолгих размышлений Лордан выбрал средний вариант и отправился под навес, расположенный между будкой точильщика ножей и закутком лекаря. У задней стены сидела старуха. Закрыв глаза, она пела что-то, но Бардас, недостаточно знавший саммирскую музыку и поэзию, не мог определить, привлекала она посетителей или отпугивала их. Речь в песне шла об орлах, стервятниках и возвращении весны, но многие слова сливались в неразборчивое бормотание. Бардас особенно и не прислушивался. Он уселся в противоположном углу: старики замерли при его появлении, уставились на незнакомца, потом отвернулись. Из-за спины Бардаса возник маленький, лысый мужчина с длинной черной бородой и осведомился, что он будет пить.
– Не знаю. А что у вас есть?
Старик нахмурился.
– Эхин, – ответил он с таким видом, словно его спросили о цвете неба. – Так вы будете пить или нет?
Бардас кивнул:
– Давайте. Сколько?
– Не спрашивайте, – ответил старик. – Подставляйте чашку, фляжку или стакан. Решайте сами.
– Извините, я имею в виду, сколько платить?
– Что? А, полчетвертака за кувшин.
– Тогда я возьму кувшин.
Старик исчез, но быстро вернулся, ловко уклонившись как от искр из-под колеса точильщика, так и от капель крови, брызнувших из-под ножа лекаря.
– Вот.
Он поставил перед клиентом кувшин и небольшую деревянную чашку. Бардас отдал деньги, наполнил чашку наполовину и принюхался. Впрочем, жажда заставила его забыть об осторожности.
Эхин оказался горячим, сладким, жидким и черным: травяной настой, приправленный медом, корицей и мускатным орехом, ослабил эффект действия и самогона, который сам по себе, в чистом виде, наверное, мог бы убить. Впрочем, с жаждой он именно это и сделал. Бардас выпил одну чашку и опустился на табуретку, подождать, пока голова перестанет кружиться. Старуха замолкла. Никто не сдвинулся с места, никто ничего не сказал. Она снова запела. Бардасу показалось, что это та же самая песня, но клясться в этом он не стал бы.
