Норман Хьюз - Тень единорога
Из сапфирово-синих глаз катятся огромные прозрачные слезы. Лицо девочки при этом совершенно не меняется, она не шмыгает носом, не всхлипывает, губы не кривятся в плаче… просто слезы текут и текут, одна за другой, и она даже не поднимает руку, чтобы их утереть.
— Я сама не знала, что делала… Может, ты и права, может, не надо было, но я просто не могла себе представить, что вернусь к нему вот так, и даже не попробую ничего предпринять… Я думала сбежать, но посмотрела на тебя и поняла, что ты меня все равно отыщешь! Я приметная, мне нелегко остаться незамеченной, это я уже проверяла… — она горестно вздыхает.
— И тогда ты решила, что если расстанешься с девственностью, то лишишься и своего дара и станешь бесполезной для своего хозяина — заключает Соня. По расстроенному виду Мхаири она понимает, что попала в точку: именно на это маленькая ведьма и надеялась. — Но ты точно уверена, что с тобой это случится?
— Нет, мне только говорили об этом, но, разумеется, я не могла убедится наверняка… — неожиданно девочка улыбается. — Это ведь можно проверить только один раз, верно?
— Да, — соглашается Соня. — И уж, во всяком случае, отнюдь не стоит делать это на каком-то деревенском постоялом дворе, на охапках сена, с полупьяным наемником. Худшего способа расстаться со своей невинностью ты, пожалуй, не могла придумать.
— Все равно, — Мхаири упрямо трясет головой. — Ты не имела никакого права вмешиваться Я должна была попробовать… Все, что угодно, лучше того, что ждет меня во дворце… — Она мнется несколько мгновений, колеблется, но затем, все же решившись, ныряет с головой в свой рассказ. — Ты ведь знаешь о тех чарах, которые я способна наводить, — это иллюзии, но они имеют свою реальность, ими можно управлять… Если я вольна в своих грезах, то чаще всего они добрые и спокойные… Они таковы, каким я хотела бы видеть мир!
— Именно поэтому там столько снега, да? — прерывает ее Соня. — Ты мечтаешь о северных странах?
— Да… — Мхаири никнет, но все же продолжает говорить, хотя бормочет так тихо, что Соне приходится изо всех сил вслушиваться, чтобы разобрать хоть слово. — Но у моего хозяина тоже был дар… Или он просто научился этому за то время, что я создавала ему свои иллюзии. Он научился входить в мои живые картины и изменять там некоторые вещи по своему усмотрению. Более того, тому же самому он мог обучить и других… — она вновь замирает, и Соня уже думает, что рассказ никогда не будет завершен, хотя и без того догадывается о том немногом, что еще осталось поведать Мхаири.
Но девочка решается продолжить, и теперь голос ее звучит гораздо увереннее, словно приняв наконец решение освободиться от этого тяжкого бремени, она обрела неведомые силы из некого внутреннего источника.
— Так вот, — продолжает она, — то, что он делал с моими видениями… я могла бы показать тебе, но… Даже хотя я зла на тебя сейчас, все равно я не хочу подвергать тебя этому кошмару. Просто поверь мне на слово — это ужасно! Он принес кровь, убийство и насилие в мой маленький уютный мирок. А иногда, когда у хозяина были гости, они делали это все вместе, соревнуясь, кто сможет учинить больше разрушений… И когда они рвали в клочья одну картину, то заставляли меня создавать следующую, а затем еще и еще, пока наконец не пресыщались окончательно или пока я не лишалась чувств… — Помолчав немного, она внезапно усмехается, и это уже совсем не детская улыбка. Пожалуй, даже на лице умудренных опытом женщин Соня редко встречала выражение столь неприкрытого презрения и цинизма. — Знаешь, ты говоришь, что спасла меня от насильника, и я, конечно, благодарна тебе за это, но физическое насилие — пустяк, по сравнению с тем, что мне доводилось терпеть ежедневно в прошлом, так что, в каком-то смысле, мне уже не привыкать…
Она замолкает и молчит очень долго, но Соня уже знает, что девочка непременно заговорит вновь, и, разумеется, знает ее следующие слова. Однако это ничего не меняет, и поскольку она чувствует себя смертельно усталой, ей хочется спать и совершенно нет сил продолжать этот тягостный спор, она заговаривает первой:
— А сейчас, Мхаири, ты спросишь у меня: неужели я считаю, что твой хозяин имел право так обращаться с тобой, и неужели ты не должна была попытаться сбежать от него, или еще каким-то образом прекратить эти издевательства над собой и над своим волшебным даром? Ты спросишь, как могу я, выслушав твою историю, по-прежнему желать отвезти тебя обратно и передать в руки Ньялмару, который, несомненно, вернет тебя к твоему кровожадному господину? Ты спросишь, как могу я, женщина, твоя сестра, не желать для тебя иной судьбы…
Ей отвратительна вся эта история, ей отвратительно то, что приходиться делать сейчас, но Соня не в силах ничего изменить, и поэтому она продолжает говорить, прекрасно сознавая, что с каждым словом подписывает малышке Мхаири смертный приговор:
— И ты, конечно, хочешь спросить меня: теперь, когда я знаю всю правду, когда я знаю, что ждет тебя впереди, если я сделаю то, что намерена сделать… каковы мои планы насчет тебя? Я отвечу просто: они ничуть не изменились. Завтра к вечеру мы будем в Келадисе. Я отведу тебя к купцу, который вернет тебя твоему хозяину, а мне в награду передаст одну очень ценную для меня вещь…
— Но почему? — не выдерживает девочка. Она стойко держалась все это время, но теперь взрывается, пытается даже наброситься на Соню с кулаками, однако воительница с легкостью отбрасывает ее от себя, и та падает на постель, заливаясь слезами. — Почему? Почему ты такая жестокая? Как ты можешь?!
— Это не жестокость, — ровным тоном, словно ничего не случилось, поясняет Соня. — Мне искренне жаль тебя, Мхаири, и клянусь, что будь у меня хоть какая-то возможность поступить иначе, я сделала бы все, чтобы помочь тебе не возвращаться к жестокому хозяину. Но, увы, есть вещи, которые для меня важнее…
— Это бесчеловечно! Аморально!
— Напортив, это в высшей степени морально. Просто ты, как и все люди на свете, хочешь заставить меня смотреть на мораль со своей точки зрения, исходя из которой добро — это то, что идет тебе во благо. Я столкнулась с этим много лет назад, еще когда впервые стала работать по найму. Каждый раз случалось что-то такое, что приводило в конфликт моего нанимателя и других людей, и я долгими днями и месяцами ломала себе голову, пытаясь соединить несоединимое и сделать так, чтобы были и волки сыты, и овцы целы… пока чуть с ума себя не свела этими совершенно бесполезными терзаниями. И тогда я вывела для себя одну очень простую истину: если ты кому-то служишь, у тебя не может быть своей морали. Добро — это то, что идет во благо заказчику, а зло — это все остальное…
