Ольга Голотвина - Привычное проклятие
— И достанется кому-то такая жена! — посочувствовал неведомому бедолаге Кринаш.
— От такой жены на костер запросишься, — угрюмо согласился безымянный юнец.
Зря он подал голос. Дагерте надо было на ком-то сорвать досаду. Она вцепилась в парнишку, как ястреб в цыпленка:
— Ох, чуть не забыла! Ну и хозяйка! Коза-то, козочка моя, страдалица бедная! Господин обещал поглядеть, что с ней!
Парень позеленел, но покорно дал выволочь себя за локоть из трапезной. Кринаш не заступился. Врать в дороге — скверная примета. Вот она сейчас и сбудется…
Сверху донесся пронзительный женский вопль, грохнуло что-то тяжелое. Все разом глянули в потолок.
— Подался б я отсюда, — угрюмо сказал бородатый стражник, — да неохота мокнуть. Эй, парень… ты, с лютней, тебе говорю! У двери сидишь — глянь-ка, дождь не кончился?
Арби выглянул на крыльцо, вернулся, затворил дверь и ответил:
— Дождь нудный и затяжной, как мое безденежье. А все-таки скучно торчать под крышей. Да еще и спеть нельзя! — Он устремил умильный взгляд на Уанаи, которая чинно сложила руки на коленях и тихонько наблюдала за происходящим вокруг. — Я видел на том конце двора, под навесом, уютную скамеечку. Оттуда должен открываться вид на реку. Если барышня согласится вдвоем со мной полюбоваться красотой осени, я смогу рассказать много интересного. Побродил и по Силурану, и по Грайану, и по Гурлиану…
Кринаш хотел уточнить, что со скамьи открывается вид не на Тагизарну, а на изгородь и на стену хлева. Но не стал вмешиваться. Какая разница! На хитрой роже парня написано: о чем бы он ни начал рассказывать чужеземной красотке — все равно сведет на любовь.
Уанаи, раздумывая, склонила изящную головку:
— Господин хочет поделиться со мной своей мудростью? Ради этого стоит уйти от уютного очага и дышать сыростью… но только при условии, что речь пойдет о любви.
Физиономия певца из лукавой стала растерянной. Кринаш удивленно свел брови. Бородатый стражник поперхнулся вином.
— Из всех странностей вашей жизни, — скромно пояснила Уанаи, — непостижимее всего кажется мне любовь. Все, что я о ней слышала, так туманно и противоречиво! Все знают, что это такое, но никто не может объяснить! Один умный человек сказал мне, что о любви лучше всех говорят поэты, певцы и сказители. И что, возможно, они ее и выдумали.
— Охотно! — расцвел Арби. — Я готов говорить и петь о любви без устали, как ветер не устает шептаться с листвой, как кровь не устает петь в жилах! Расстелю перед тобой песню, словно ковер: иди по ней своими маленькими ножками!
Он услужливо распахнул перед ней дверь… и еле успел отскочить в сторону.
Под ноги ему кубарем покатился юный постоялец — глаза дикие, одежда в беспорядке. Вскочил, промчался через трапезную, взлетел по лестнице.
А за дверью шумела Дагерта:
— Уймись, Злыдня! Кому сказано, уймись! А вот метлой получишь, дрянь рогатая! Пошла отсюда! Пошла!
По трапезной пронесся хохот. Певец, ухмыляясь, выглянул на крыльцо.
— Можно! — сообщил он Уанаи. — Свирепое чудовище с боем оттеснено в хлев.
Уанаи вышла из трапезной и аккуратно прикрыла за собой дверь.
Косоглазый разбойник хотел сказать что-то ехидное, но промолчал, взглянув на лестницу: по ступенькам спускался отец Руриты.
— Моя девочка, хвала богам, задремала. Налей мне вина, хозяин. Мы там у тебя зеркальце нечаянно разбили, так не беспокойся, мы заплатим.
— «Мы разбили…» — хмыкнул Кринаш. — Ох, мне б такое терпение, как у господина!
Человечек смутился:
— Она хорошая девочка… просто у нее ранимая душа, тонкая натура. И еще… сейчас решается ее судьба, вся жизнь может оказаться сломанной!
* * *Жамис Медовая Лепешка говорил правду. В эти дни действительно решалась судьба «ранимой деточки». И отец извелся, не зная, чем помочь любимой дочери.
Собственно, изводился он с того черного дня, когда умерла жена, оставив у него на руках пятилетнюю Руриту. С тех пор вся жизнь его была — для девочки. Без остатка.
Избаловал? Ну, не без того… Сам виноват, что у девочки нелегкий характер.
Хотя какой там ребенок! Дочку замуж пора выдавать. А за кого? Да будь она самой кроткой, нежной и тихой на свете — где в маленьком Шаугосе найдешь хорошего жениха?
Жамис был лавочником. Товары получал по реке от торговца Авиурши из Рода Зиннифер. Сам торговал в небольшой лавочке. Выручки кое-как хватало на сносную жизнь… но приданое? Да в округе почти и не было неженатых Сыновей Рода. Неужели свою лапушку в какое-нибудь Семейство отдавать? (А в глубине души унизительная мыслишка: возьмут ли ее в Семейство? Без денег, зато с тонкой, ранимой душой, от которой с утра до вечера в доме крик, визг и битая посуда?)
И вдруг все изменилось. Разом и резко.
Приказчик Авиурши вместе с товарами привез письмо. У Жамиса тряслись руки, когда он это письмо читал.
Конечно, он знал, что есть у них в Джангаше богатая родня… ну, не у него, у жены-покойницы. Да какая разница, если эти родственнички не хотят видеть их с Руритой!
А тут новость: умер старый Оммурат-стеклодув. Так и звали его «стеклодувом», хотя уже лет пятьдесят как не работал он сам в мастерских, только присматривал за делами. Цветное стекло его обогатило — не хуже наррабанского, а куда дешевле!
Прямых наследников у старого богача не было, со столичными племянниками он разругался. Взял да и вспомнил на смертном ложе о правнучке из далекого Шаугоса, да будет за это милостива к нему Бездна.
Все — Рурите! И обе стекольные мастерские, и дом в Джангаше, и землю южнее столицы, и рабов, и деньги, и драгоценности, что остались от жены Оммурата!
Это бы великолепно и расчудесно, однако вредный старик оговорил два условия.
Во-первых, заявил, что мастерские нельзя долго оставлять без хозяйского глаза. Пусть правнучка изволит принять наследство не позднее чем через месяц после кончины Оммурата. А если опоздает хоть на один-единственный денек, то ей, дурехе нерасторопной, наследство оставлять незачем. Пусть тогда племяннички забирают добро ко всем демонам.
Это бы ничего, это не страшно, в месяце сорок дней, можно трижды съездить в столицу и обратно. А вот как быть со вторым условием? Богач ни на медяк не доверял женскому уму. Считал, что не родилась на свет баба, которая видит дальше кухонного котла. А потому правнучку допустить к управлению мастерскими не намеревался. Только ее мужа! Причем чтоб был он Сыном Рода, не ниже. Нечего позорить кровь старого Оммурата!
Вот так. Успеть к сроку в столицу, да еще и мужа при себе иметь! А где его взять, мужа-то, об этом Оммурат не подумал?
