Ярослава Кузнецова - Химеры
Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом, этого не могло быть, он помнил что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много, они сдавливали конские бока, как волны моря, снова рявкнула пушка, стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или может уцелевшие защитники замка приняли его за врага. Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.
Он открыл глаза и некотрое время молча лежал, успокаивая бешено бьющееся сердце. Ноздри и губы все еще разьедал запах паленой плоти и горящего дерева. Ядро тогда угодило в него, ломая ребра, и повалило вместе с конем, и он лежал, сглатывая собственную кровь, но ее было много и она стекала под шлем, щекоча шею. Боли он уже не помнил, а это почему то не забыл.
Жуткий запах пожарища постепенно превратился в приятный запах еды. Кто-то жарил яичницу с беконом и варил кофе. В пыльное , покрытое разводами от дождя окно косо пробивался солнечный луч. В складках старого балдахина над кроватью лежали синие тени.
Он сбросил покрывало, такое же ветхое, как и все здесь, и встал.
Внизу, на кухне, пели, довольно громко.
– Ах был я молод, и был я беспечен, – сообщил исполнитель.
Он нахмурился и спустился по лестнице на первый этаж. Лестница скрипела.
– Меня любила красотка одна.
Потемневшая от времени дверь кухни была раскрыта нараспашку, из нее пахло жареным, кофе, и свежей выпечкой. Он почувствовал, что его мутит.
– Асерли.
Губы его скривились, как от сильной горечи.
– О дааааа, это я, собственной персоной, – наймарэ оседлал массивный табурет, как насест, и придвинул к себе блюдо с рогаликами. – Рад видеть! Прекрасный день, Нож, жаль ты дрыхнешь до полудня. Как можно намеренно лишать себя наслаждения пустынными утренними улицами, этими величественными зданиями, рассветом и тишиной, которая столь...
На столе стояла спиртовка, на ней кипела джезва с кофе, рядом лежала кипа свежих газет. Старинная чугунная сковорода с початой яичницей стыла на подставке.
– Почему ты не мог вчера попасть под машину и сломать себе шею, Асерли.
– Потому что я полуночный демон, друг мой. Но что же ты стоишь? Присядь, выпей кофе.
– Я тебе не друг: Спасибо, мне не хочется.
Он прислонился к стене и, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как наймарэ наливает себе кофе и тщательно намазывает рогалик маслом.
– Мммммм, как же там дальше....ай рири дам, там да ридамм, – Асерли куснул рогалик и уставился на него блеклыми глазами. Безгубый рот растянулся в ухмылку. – Прекрасный день , просто прекрасный. Ты долго будешь подпирать стену, друг мой?
– Долго. Пока ты не уберешься.
– Должен заметить, что в таком случае тебе придется простоять здесь не менее четырех недель.
– Что тебе здесь нужно?
– В том то и дело! – наймарэ радостно отсалютовал кофейной чашечкой. – Абсолютно ничего. Упоительное, восхитительное безделье. Четыре недели, ты даже не представляешь себе, сколько энергичный человек способен сделать за это время.
Он придвинул к себе газеты и вперился в текст.
– Ты здесь не по приказу, – прошептал он, чувствуя, что внутри все обрывается. – Ты сам по себе.
– Именно, именно! Ты как в воду глядишь, Нож. Какая великолепная проницательность! Именно что не по приказу, а сам по себе. Когда эта милая, во всех отношениях прекрасная дама, пусть может быть совсем чуточку неосведомленная, но неизменно прекрасная... Эй Нож, что-то ты побледнел, может воды? Газовая плита опечатана, но вода в кране есть, я проверял. Так вот, когда эта очаровательная дама сказала мне, что подумает с месяц и забыла отослать меня обратно, я просто остолбенел, Я не поверил своим ушам, Нож! Я даже переспросил ее.
– Клятая Полночь...
– Вот возьму и вымою тебе рот с мылом, Нож, – блеклые, как две оловянные монетки, глаза наймарэ вдруг полностью залило черным – и радужки и белок. Потом он сморгнул и морок рассеялся.
– Впрочем, что с тобой делать, вечно ты бродишь мрачный и всем недовольный. Норовишь выставить меня каким-то чудовищем, – Асерли приложил ко лбу два рогалика и нагнул голову, словно собираясь боднуть. Я так думаю, это от нехватки витаминов. Ты принимаешь витамины?
– Нет.
– Вот! В том-то все и дело. И спишь в одежде, фу, все помялось, пылища тут у тебя. Ну ничего, я наведу порядок.
Асерли снова воткнулся в газету.
– Нет, ты подумай, что творят твои коронованные родственнички, – вдруг хмыкнул он. – Нефтяные вышки в Полуночном море. Скоро открывают еще одну, с помпой, с шумом. Не желаешь поприсутствовать? Не отвечай, вижу, вижу, что нет. Странно, что альфары их не остановили. Или им все равно, как ты думаешь?
– Я не знаю.
– И я не знаю, впрочем, сегодня я этим заниматься не намерен. Я иду в оперу. Знаешь, в Катандеране прекрасная опера, королевская. Ставят "Гибель Летты". Чудесная, хотя и довольно консервативная постановка, тут вот – острый палец наймарэ потыкал в газетную статью – пишут, что просто дух захватывает. Нож, ты куда?
Он аккуратно затворил за собой дверь кухни и побрел наверх.
7.
Дом семейства Агиларов находился в верхнем ярусе столицы, совсем недалеко от стен королевского замка. Двухэтажный особняк, утопающий в сирени и цветущих каштанах, беленый каменный куб, надстроенный и обвешанный со всех сторон узорным фахверком. Башенки, мансарды, веранды – целый сказочный средневековый городок. По переходам и терраскам сновали женщины в цветастых платьях, в распахнутых окнах полоскались занавески, из одного кто-то высовывался и махал рукой, в комнатах играл радиоприемник, с верхней мансарды доносились фортепьянные гаммы. Под каштанами, на зеленой лужайке, маленькая девочка уговаривала собаку прыгнуть в обруч, собака скакала вокруг и лаяла.
По выложенной терракотовыми плитками дорожке, навстречу машине, ехал на трехколесном велосипеде серьезный ребенок в панаме.
Рамиро остановился в воротах. Ворота никто не открывал – они так и были гостеприимно отворены на улицу.
– Побибикай, – посоветовала Лара, разглядывая окна из-под руки. – Нас не видят. Тут всегда такая суета.
Рамиро побибикал, серьезный ребенок в ответ побибикал медным клаксончиком.
– Похоже, мы загораживаем проезд господину Агилару, – пробормотал Рамиро.
Собака, наконец, обнаружила чужаков и кинулась встречать с восторженным лаем.