Екатерина Казакова - Пленники Раздора
— Да? — искренне удивился собеседник. — А что же не пришла?
Она растерялась. Что ему сказать? Захотела характер показать? Грустила? На весь мир обижалась?
— Я… не смогла.
— Жаль, — ответил он. — Вчера были такие звезды… Я хотел показать тебе лисицу. А сегодня, вон, облака опять.
— Какую лисицу? — не поняла Клёна, помогая ему собирать разлетевшиеся по всему двору поленья.
— Которая на небе. Ты ведь видела звезды?
Девушка укладывала дровяник, укрепляя по тем сторонам, где дрова были сложены неровно и криво.
— Видела. А причем тут лисица?
Он усмехнулся:
— Завтра придёшь — покажу. Завтра будет ясная ночь. Или опять испугаешься?
Девушка заносчиво вздернула подбородок:
— Чего это мне бояться?
Лют пожал плечами:
— Вот и я думаю — чего? А ты боишься. Или, погоди… — он на миг застыл, а потом расплылся в улыбке. — Да ты не меня боишься. Ты темноты боишься, верно?
И рассмеялся. А Клёна покраснела, словно её уличили в каком‑то непотребстве.
— Все темноты боятся! — рассердилась она. — И нет в этом ничего смешного.
— Да как же, — он забрал у неё тяжёлую охапку поленьев. — Очень смешно. Ты ведь в Цитадели.
Она поджала губы:
— Зря я пришла.
Лют удивился:
— Я тебя опять обидел? Извини.
Он сказал это так легко и искренне, что досада слетела с Клёны, словно ветром её унесло. И то верно, что на него сердиться? Ведь прав.
— Почему ты работаешь ночами? — спросила девушка, уводя разговор в другую сторону.
— Днём народу много. А ночью тихо. Красиво. Ночью много интересного можно увидеть и услышать.
— Куда там… — уныло усмехнулась Клёна.
— Ты сегодня совсем грустная, — сказал Лют, усаживаясь на чурбак для колки дров. — Что случилось? Обидели?
Девушка вздохнула. И сказала правду. Лют не красовался, не пытался понравиться, говорил просто и искренне, не то что иные парни. И этим был неуловимо похож на Фебра.
— Не обидели. Мы нынче с подружками на суженого гадали. Нитки жгли и на тень глядели.
— Плохое привиделось? — с пониманием спросил собеседник.
Клёна кивнула, а он снова беспечно пожал плечами:
— Нашла из‑за чего горевать, из‑за сгоревших ниток.
— Там волчья морда была, — попыталась объяснить Клёна свой испуг: — Зубищи, как ножи, и щерилась страшно.
Лют покачал головой, словно сокрушаясь о том, какие все девки трусихи.
— Ну, если тебе волк не по сердцу, так и не ходи за него замуж, — просто заключил он. — Силком‑то ведь никто не отдаст.
Отчего‑то от этих его слов Клёне сделалось легче и спокойнее на душе. И, правда. Чего она так встревожилась? Вообще рядом с Лютом все становилось не таким страшным, как казалось. Будто тьма ночная отступала.
— А что ты всё лоб трёшь? — вдруг спросил мужчина. — Надысь тёрла. И ныне. Болит что ли?
Она кивнула:
— Болит… я головой ударилась сильно.
— Где же тебя так угораздило? Упала?
Девушка вздохнула:
— И упала, и ударили… Когда на деревню оборотни напали, на меня волк кинулся. Хорошо кобель наперерез ему метнулся, он и спас.
Мужчина смотрел внимательно, потом поднялся, похромал к куче чурбаков, взял один и сказал совсем пригорюнившейся Клёне:
— Поди, волку‑то тому тоже досталось.
Об этом девушка не думала. А ведь, правда, оборотню, который на неё кинулся, могло перепасть от пса.
— Ступай, — негромко сказал Лют, заметив, как она, сама того не замечая, постукивает ногой об ногу, стоя в снегу. — У меня ещё работы много. А ты зябнешь. Нет, погоди. На вот.
И он нагнулся, пошарил возле поленницы, вытащил откуда‑то охапку лучин:
— Держи. Я нарочно тебе наколол. А завтра приходи. Лисицу покажу.
Он не просил, не предлагал. Сказал и всё. Не было в голосе ни намека, ни обещания. Поэтому Клёна забрала лучины и ответила:
— Приду.
* * *Бьерга крутила в руках погасшую трубку. Впервые в жизни острая на язык обережница не знала, что сказать. Радовало одно — вместе с ней не знали, что сказать и два других колдуна Цитадели: Лашта и Донатос. Сидели, глядели остановившимися взглядами в огонь, горящий в очаге, и молчали.
Тамир устроился в стороне от наставника и смотрел под ноги. Парня было жаль, потому что сейчас он более всего походил на виноватого первогодка, готовящегося отведать кнута. Бьерга в очередной раз удивилась, как удается Донатосу так пестовать своих подлетков, что они сперва ненавидят его люто, а потом, как отца родного почитают. Вон, и Тамир не знает, куда спрятаться от стыда, что доверил Главе то, чего не доверил креффу.
Клесх ходил по покою туда — сюда, угрюмо хмурясь. Нэд сидел за столом, постукивая пальцами по скобленым доскам, мрачный, как туча.
Да уж. Молодой Глава задал задачу. Огорошил.
— Ну, что молчите? — спросил, наконец, смотритель Цитадели. — Я не колдун. Мне предложить нечего. Жду, когда вы слово молвите. А уж чуть не треть оборота тишина. Донатос?
Наузник очнулся от размышлений, прожёг взглядом сидящего напротив выуча и ответил:
— Что сказать‑то? Вот что? Любую навь упокоить надобно. Это тебе всяк подтвердит, не только я. Но как упокоить того, чьих костей по всей округе не собрать, а? Я не чудодей, чего ты ждешь?
Клесх нахмурился:
— Я жду решения. Или ты не понял, что у нас с одной стороны обережник, который Ходящих породил, навью бесприютной по болотам бродит. С другой — Серый с бешеной Стаей. А посеред ещё один мужик мается, тоже Осенённый, тоже неупокоенный. Что делать с Серым я знаю. Убить и шкуру содрать, чтобы на ворота Цитадели прибить заместо украшения. А вот, что делать с двумя другими я хочу услышать от вас. И услышу. Бьерга, может, хоть ты слово обронишь?
Колдунья задумчиво потерла переносицу:
— Донатос прав. Нам не приходилось иметь дела с такой древней навью. Как её упокаивать — одни Хранители ведают. А самое главное, где искать‑то? Ну, положим, Тамир этого… как его… Волынца на Встрешниковых Хлябях видел. Так ведь и видел недолго, тот исчез и ищи свищи. Как его выманивать — не знаю. Ну, со вторым хоть что‑то ясно — он, видать, на Ходящих тянется.
Лашта от этих слов оживился, вскинул голову:
— А ведь верно! Тамир первый раз его видел, когда девочку с собачкой встретил, а второй, когда оборотней в Невежи Лесана побила.
Донатос в ответ только покачал головой и спросил с привычной едкостью в голосе:
— Одному мне тут диковинным кажется, что выуч мой навь видит и говорить с ней умеет?
Обережники переглянулись:
— Не одному, — ответил за всех Нэд.
— Так, может, они и не на оборотней или там ещё что‑то идут, а на моего дуболома?
