Кайрин Дэлки - Война самураев
— Идем, — позвал он, поднимаясь с колен.
— В-владыка?
Син-ин спустился но берегу к рыбаку, и слуга поспешил следом.
— Во время смуты я повстречал человека с именем Минамото Тамэтомо, избравшего удел демоничества. От него я узнал, как этого добиться. Сначала я счел его безумцем и только теперь осознал, насколько он был мудр.
— Владыка, быть не может, чтобы вы помышляли о подобном!
— В Хэйан-Кё меня уже равняют с демонами. Вот и чудно. Быть посему. Преисподняя получит мои сутры и душу в придачу.
Старый рыбак обомлел при их появлении.
— Господин, надвигается непогода. Негоже вам оставаться без крова.
— Я бывший император Син-ин и хочу одолжить твою лодку.
— Вы… нельзя выходить в море перед таким штормом!
— Я приказываю!
Старик перевел взгляд на слугу, тот скорбно кивнул.
— Как скажете, владыка, — кивнул рыбак. — Лодка ваша. И да смилуется над вами великий Рюдзин и его драконы.
— Мне не нужна ничья милость. — Слуге же Син-ин повелел: — Садись на весла!
Вслед за тем он шагнул в челнок и сел на скамью.
Слуга вместе со стариком столкнул лодку на вспененную воду и принялся грести что было мочи, сражаясь с приливом и набегавшими волнами. За полосой прибоя грести стало легче, но суденышко тут же начал раскачивать шквалистый ветер. Упали первые тяжелые капли, мешаясь со слезами у слуги на щеках.
Наконец Син-ин прокричал ему, перекрывая ветер: — Здесь! Останови здесь!
Тот обрадованно бросил весла, и Син-ин поднялся во весь рост. Поразительно, но его не сбивало с ног качкой.
Бывший император поднял ларец с сутрами над головой и проревел ветру и грому:
— Отныне я передаю мощь этих Пяти сутр Великой Колесницы Трем мирам ада! Я, потомок великой богини Аматэрасу[27], подкрепляю сей дар своей кровью, приложением руки и клятвой, прося взамен сделать меня величайшим демоном Японии, демоном-государем. Да будет ярость моего духа в погибель и скорбь сему миру! Зову вас в свидетели, все небесные будды, все ками Земли и исчадия ада: отныне я полагаю сердце ко злу!
Ответом ему был слепящий удар молнии и гром такой силы, что, казалось, пришел конец света Син-ин бросил шкатулку со свитками в воду, и море тотчас почернело. Вокруг ларца образовался темный водоворот, и сутры затянуло под воду, в бурлящую пучину.
Едва шкатулка исчезла, как на море и в воздухе наступила удивительная тишь. Слуге, впрочем, от этого спокойнее не стало. Затишье казалось ему даже более жутким, чем шквал и гроза, — то было беззвучие глухоты, неподвижность смерти.
Син-ин снова опустился в лодку.
— Дело сделано. Греби назад, к берегу.
Но слуга не мог пошевелиться — так потрясла его перемена в лице господина. Глаза и щеки Син-ина ввалились, волосы дико торчали в стороны из-под шарфа, нос и пальцы сделались длинными, крючковатыми. Он излучал ненависть, словно черное солнце.
— Греби, я сказал!
Слуга вздрогнул как марионетка, налег на весла и стал грести так отчаянно, словно все морские драконы гнались за ним в ту минуту.
Камни для игры в го[28]
Князь Киёмори лениво взирал поверх игральной доски на садик за открытыми перегородками, дожидаясь, пока его сын Сигэмори сделает ход. Листья кленов только-только тронуло алым и золотым, а хризантемы распускали бутоны. Посадить в Рокухаре цветок императора было немалой дерзостью, но Киёмори испросил на то соизволения в Ведомстве императорского домохозяйства и получил его наряду с прочими милостями. В придачу к назначению властителем земель Аки и Харимы ему даровали чин помощника правителя Дадзайфу, намекая, что новые звания и чины не заставят себя ждать — в точности как пророчила Токико и сулил Рюдзин.
Однако и в дорогом кимоно попадаются затянутые нити — третий год эпохи Хогэн протекал отнюдь не безоблачно. В Хэйан-Кё вновь назревала смута.
— Отец, я сделал ход.
Киёмори услышал стук по доске для го и повернул голову. В первый миг тяжело было сосредоточиться и определить, куда именно Сигэмори поставил камень. Потом Киёмори его разглядел, однако не понял логики в игре сына. Возможно, ее и не было — юноша еще не до конца овладел игрой.
— Уже пошел? — спросил Сигэмори. Похоже, игра ему уже наскучила.
— Дай подумать, сын. Всему свой черед — и быстрой атаке, и осторожной разведке.
Сигэмори вздохнул.
— А как быть с отречением Го-Сиракавы? Что скажешь? Киёмори небрежно махнул рукой:
— То же самое пытался сделать его отец. Император устал от церемоний и давления Фудзивара. Он хочет править самолично. По странности, для этого ему придется оставить трон, но таков уж порядок вещей в наши дни.
— Да-да, я знаю. Но почему именно сейчас?
— Может, потому, что Хэйан-Кё слишком долго пребывала в мире. Может, Го-Сиракава уверовал в силу Тайра, готовых его защитить. Наверное, нам следует этим гордиться. Однако… — Киёмори вдумчиво втянул воздух сквозь зубы.
— Однако?..
— Не думаю, что у Го-Сиракавы достанет способностей повторить то, что совершил его отец. Не думаю, что он до конца… преуспеет. — Киёмори склонился над доской и положил черный камень. Этот ход не даст превосходства, зато уже следующим сыну придется выдать свой замысел, если таковой имеется.
— Ты имеешь в виду Фудзивару Нобуёри, который в последнее время только и делает, что чинит всем неприятности? — спросил Сигэмори, быстро ставя свой белый камень и тем самым захватывая несколько черных. — Могу я спросить тебя кое о чем?
— Разумеется, сын мой.
— Если Нобуёри и впрямь такой бездарь, как о нем говорят, почему его сделали главнокомандующим?
Киёмори вздохнул и поставил еще один камень — только лишь для укрепления своей позиции на доске.
— Нобуёри добивался этой должности долгие годы. Го-Си-ракава, возможно, подумал отделаться от него таким образом.
— Думаешь, получится? Киёмори почесал подбородок.
— Такие, как Нобуёри… для них честолюбие подобно саке: заставляет творить безрассудства. Нет, он едва ли этим утешится. Скоро придумает себе новую прихоть, будет стремиться ее осуществить. Чего я не в силах понять — почему молодой император Нидзё так ему потакает.
— Ах это… — обронил Сигэмори.
— Ты что-то слышал?
— Ну, говорят, будто Нидзё-сама падок до красивых женщин. Киёмори усмехнулся:
— Ничего удивительного. Каждый знает: с высоким чином приходят и новые желания, так же как и те, кто готов их исполнить.
Он уже испытал это на себе. Лучшие танцовщицы и музыкантши соревновались за право выступить в Рокухаре перед самим Киёмори из Тайра. В конце вечера он часто уединялся с приглянувшейся ему девушкой. Токико не восторгалась таким положением дел, но с присущей знатной женщине мудростью закрывала глаза.
