Нил Гейман - Дети Ананси
Толстый Чарли успел в ванную. Затем (раз он уже был на месте) постоял под душем, пока стены не перестали покачиваться, а после почистил зубы, не сблевав.
Когда он вернулся в спальню, «Отвертки» там уже не было, что принесло большое облегчение Толстому Чарли, который начал надеяться, а вдруг она алкогольная галлюцинация, как розовые слоны или кошмарная мысль, что вчера вечером он поднимался на сцену, чтобы петь.
Халата он не нашел, поэтому надел тренировочный костюм — лишь бы почувствовать себя достаточно одетым для визита на кухню в дальнем конце коридора.
Зазвонил мобильный телефон, и он стал ощупывать куртку, которая лежала на полу у кровати, пока не нашел аппарат и щелчком не отбросил крышку. Потом он, насколько возможно маскируя голос, в него хмыкнул — на случай, если это кто-нибудь из «Агентства Грэхема Хорикса» пытается определить его местонахождение.
— Это я, — произнес голос Паука. — Все в норме.
— Ты сказал, что я умер?
— Еще лучше. Я сказал, что я это ты.
— Но… — Толстый Чарли постарался собраться с мыслями. — Но ты же не я!
— Ха, я-то это знаю! Я им так сказал.
— Ты даже не похож на меня.
— Не создавай лишних проблем. Все под контролем. Ох! Пора бежать. Большой босс хочет меня видеть.
— Грэхем Хорикс? Послушай, Паук…
Но Паук уже отключился, экранчик мобильного погас.
В дверь вошел халат Толстого Чарли. В халате была девушка, и на ней он смотрелся гораздо лучше, чем на самом Толстом Чарли. В руках она несла поднос со стаканом воды, в которой шипел «алка-зельтцер», и кружкой с еще чем-то.
— Выпей и то и другое, — велела она. — Сначала из кружки. Залпом.
— Что в ней?
— Яичный желток, острый вустерский соус, табаско, соль, чуточка водки и так далее. Исцелит или прикончит. Давай! — сказала она не допускавшим возражений тоном. — Пей!
Толстый Чарли влил в себя жидкость.
— О Господи! — выдохнул он.
— Ага, — согласилась девушка. — Но ты все еще жив.
В этом он был не уверен, но все равно выпил «алка-зельтцер». Тут ему кое-что пришло в голову.
— М-м-м… — сказал Толстый Чарли. — Э-э-э… Послушай. Вчера ночью. Мы. Э-э-э…
«Отвертка» недоуменно расширила глаза.
— Мы — что?
— Ну, мы… Сама знаешь. Делали?
— Ты хочешь сказать, что не помнишь? — Ее лицо упало. — Ты сказал, такого у тебя никогда не было, словно ты раньше никогда не занимался любовью с женщиной. Ты был на одну треть — бог, на одну треть — животное и еще на одну — неостановимая секс-машина.
Толстый Чарли не знал, куда девать глаза. «Отвертка» захихикала.
— Шучу. Я помогла твоему брату доставить тебя домой, мы тебя почистили, а после сам знаешь…
— Нет, — отозвался он. — Не знаю.
— Ты был в отключке, а кровать у тебя большая. Не знаю, где спал твой брат. У него, наверное, здоровье, как у быка. Встал с рассветом ясный, как солнышко.
— Он пошел на работу, — пробормотал Толстый Чарли, — Выдал себя за меня.
— А они не заметят разницы? Я хочу сказать, на близнецов вы не похожи.
— По всей видимости, пока не заметили.
Он покачал головой, потом посмотрел на девушку, которая показала ему маленький, исключительно розовый язычок.
— Как тебя зовут?
— Ты что, забыл? Я-то твое имя помню. Ты Толстый Чарли.
— Чарльз, — сказал он. — Просто Чарльз сойдет.
— Я Дейзи. — Она протянула руку. — Приятно познакомиться.
Они серьезно пожали друг другу руки.
— Мне чуть лучше, — неожиданно заключил Толстый Чарли.
— Как я и сказала, прикончит или исцелит.
А в «Агентстве Грэхема Хорикса» Паук великолепно проводил время. Он никогда не работал в офисах. Он вообще никогда не работал. Все было новым, все было чудесным и странным — начиная с крохотного лифта, который рывками поднял его на пятый этаж в «муравейник» «Агентства Грэхема Хорикса». Он с изумлением постоял у стеклянной витрины с пыльными грамотами в прихожей. Он побродил по офисам, а когда его спрашивали, кто он такой, отвечал «Толстый Чарли Нанси» и произносил эти слова «божественным» голосом — тогда все, что он говорил, становилось правдой.
Он нашел комнату отдыха и приготовил себе несколько чашек чая. Потом отнес их на стол Толстого Чарли и расставил в художественном беспорядке. Потом решил поиграть с компьютерной сетью. Сеть спросила у него пароль. «Я Толстый Чарли Нанси», — сказал он компьютеру, но все равно оставались места, куда его не пускали, поэтому он сказал: «Я Грэхем Хорикс», — и директории раскрылись перед ним как лепестки цветка.
Он покопался в компьютере, открывал то один, то другой файл, пока ему не наскучило. Разобрался с входящими документами и папками. Разобрался с незаконченными делами. Тут ему пришло в голову, что Толстый Чарли, наверное, уже проснулся, поэтому он позвонил ему домой успокоить. Он как раз счел, что неплохо потрудился за одно утро, когда в дверь просунул голову Грэхем Хорикс, который, проведя пальцем по губам, как у хорька, поманил его к себе.
— Пора бежать, — сказал Паук брату. — Большой босс хочет со мной поговорить.
Он разорвал связь.
— Опять личные разговоры в рабочее время, Нанси? — сказал Грэхем Хорикс.
— Абсо-хрен-лютно, — согласился Паук.
— Это меня вы назвали «большим боссом»? — поинтересовался Грэхем Хорикс, когда, пройдя по коридору, они переступили порог его офиса.
— Так вы и есть самый большой, — ответил Паук. — И самый боссовый.
Грэхем Хорикс поглядел на него озадаченно: он подозревал, что над ним смеются, но не знал наверняка, и это сбивало его с толку.
— Присаживайтесь, хе-хе, присаживайтесь.
Паук присел.
В обычае Грэхема Хорикса было поддерживать постоянную текучку кадров в своем агентстве. Одни сотрудники приходили и уходили. Другие приходили и задерживались ровно до того момента, когда их работа вот-вот начнет давать хоть какие-нибудь права на защиту рабочего места. Толстый Чарли протянул дольше всех: год и одиннадцать месяцев. Еще месяц, и он получит право на выплаты по сокращению штатов или же арбитражные суды станут частью его жизни.
Была одна речь, которую Грэхем Хорикс всегда произносил перед тем, как кого-то уволить. Он очень ею гордился.
— В жизни каждого из нас, — начал он, — иногда случаются дожди. Но среди туч всегда светит лучик надежды.
— Нет худа без добра, — любезно вставил Паук.
— Э-э-э… Да. Воистину. Э-э-э… И когда мы идем сей юдолью слез, нам нужно думать, что…
— Первая рана всегда больнее.
— Что? А… — Грэхем Хорикс порылся в памяти, что же там дальше. — Счастье, — провозгласил он, — подобно бабочке.
