Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Он молча повернул и пошел в другую сторону. Теперь на юго-восток. Ломился по-прежнему, как тупой лось, которому влом обойти рядом по тропке. Я остался, Гендельсон исчез за деревьями, хруст веток отдалялся и затих. Я повернулся в сторону севера, там Зорр, там Лавиния, там мое счастье, моя жизнь, мое все… сделал шаг, потом еще и еще. Каждый шаг давался все труднее, словно передо мной возникла плотная воздушная подушка. Или же воздух сгустился до плотности воды.
Да какого черта я терзаюсь? Это ничтожество в своей тупой гордыне прет в сторону Кернеля, как оно считает. Его сожрут дикие звери этой же ночью. А если чудом уцелеет, то все равно напорется на людей Карла, на оборотней, его либо укусят змеи, либо утонет в болоте, либо… либо еще как-то, но он не переживет сегодняшнюю ночь, это точно…
Деревья мелькали по обе стороны, я бежал сравнительно легко, правая рука постепенно отошла, я уже мог сжимать и разжимать пальцы. Но деревья, как сообразил не сразу, мелькают в другую сторону, это проснулась моя дурость, что-то накаркала в оба уха, наябедничала, и вот я…
Впереди показалась уныло бредущая фигура. Человек брел, волоча ноги. Его раскачивало, он всхлипывал, что-то бормотал, на ходу хватался за деревья, отталкивался и брел дальше.
– Стой, дурак! – сказал я.
Он испуганно обернулся. Рука дернулась не к мечу, а к лицу, словно я был волком, что прыгнул на его жирное горло.
– Стой, – повторил я. – Самая большая дурость – идти ночью. Еще дивно, что не напоролся на волчью стаю!.. Надо развести костер. Переждать. Утром, когда по-настоящему светло, и двигаться.
Его раскачивало все сильнее, по лицу сползали крупные мутные капли, а на лбу с готовностью выступали новые и новые. Глаза посмотрели на меня почти невидяще. Он вытер дрожащей ладонью лицо, что сделало его похожим на командос в джунглях Вьетконга, прошептал:
– Костер?.. Я могу и без костра.
Ноги подломились, он сполз по стволу дерева на землю. Дыхание из жирной груди вырывалось с хрипами, стонами, клекотом.
– Без костра? – поинтересовался я все еще зло. – Такой храбрый?
– Это… – ответил он едва слышно, – дело… слуг… челяди…
Я хмыкнул:
– Это дело мужчин!
Он кое-как встал на колени и молился, часто крестясь, даже не крестясь, а налагая на себя крестное знамение, а то и вовсе осеняя себя знаком животворного и чудодейственного креста. Я фыркнул, по мне все эти биения лбом в землю оскорбляют Бога больше, чем мое откровенное неприятие Его власти. Неужели этим придуркам кажется, что Богу приятно быть владыкой рабов?
Я собирал сухие щепки, мох, сдирал бересту, потом долго искал среди камней подходящие, стукал ими один о другой, пробуя на предмет искр. Все это время придурок тыкался жирной мордой в землю, как только пузо не раздавит, осенял себя размашистыми взмахами и возглашал хвалу и снова хвалу, будто Богу совсем не хрена делать, кроме как спасать этого свиноморда.
Я начал сооружать щепки и бересту шалашиком, так мы делали в турпоходах и на вылазах, запоздало сообразил, что, по его мнению, я как раз и веду себя как его слуга, его челядин. Разозлился так, что едва не въехал кулаком в жирную потную морду, снова захотелось встать и уйти, пусть это ничтожество само тащится в свой Кернель.
Он наконец обернулся в мою сторону. Я думал, предложит помощь, однако он проскрипел недовольно:
– Сэр Ричард, вы не вознесли хвалу Всевышнему!
– Ага, – буркнул я.
– Это кощунственно…
– Есть молитва делом, – отрезал я. – Она доходит еще быстрее! Кстати, она Богу куда приятнее.
Он поморщился.
– Неисповедимы пути Господа! И не вам о них судить.
– Просто Бог не лох, – ответил я еще злее. Камни в моих руках стучали один о другой, раз я ухитрился стукнуть по пальцу, да еще со всей дури, там показалась темная кровь. – Бог правду видит…
Он отвернулся и продолжал молиться еще громче, пугая на окрестных деревьях птиц, белок и прочих спящих существ. Я зло колотил камнем о камень, искры летели частые, густые, но поджигать мох не желали, да и летят как-то криво, ни одна не попала в нужное место, зараза…
Я пересел, стук камней разносился по всему лесу. Если костер не разгорится до того, как нас услышат волки… или медведи… или еще какая-нибудь лесная зверюка…
Из пучка мха, что лежит совсем в сторонке, показалась тонкая белесая струйка. Я поспешно перенес ее в приготовленную кучу, раздул искорку, обложил берестой, подул еще, нежно-нежно, ибо огонь – как любовь, слабый ветер раздувает в пламя, а сильный гасит…
Гендельсон закончил молитву, как раз когда костер полыхал вовсю. Я подбросил сухих веток, на остальные сел, чтобы не простудить задницу.
– Бог дал спасение, – сказал он значительно, – Бог дал огонь в ночи…
Я подул на разбитый в кровь палец. Хрен бы он дал, если бы я не лупил столько. Бог дает тем, кто дерется за свое, а лодыри да убогие только в молитвах счастливы.
– Надо понять, где мы, – сказал я.
Он посмотрел по сторонам.
– Мы в лесу, – сказал он важно.
– Да? – спросил я. – Как же я не заметил… Значит, надо понять, куда нас занесло. Пока они дрались, черный ангел теснил белого… и нас вместе с ним куда-то на запад… По крайней мере мне так чудилось. Или мерещилось, не уверен. Все-таки, наверное, чудилось. Но куда-то занесло… Обидно, мы уже были почти над Кернелем!.. Или в его окрестностях.
Огонь красиво и зловеще подсвечивал металл снизу. После того как был потерян плащ и перья со шлема, неприкрытое железо доспехов блестит во всей мужественной красе. Но сам Гендельсон выглядит как толстая злая жаба в панцире.
Я поглядывал на него краем глаза. Странное чувство превосходства закрадывалось в душу. Это его мир, но я, дитя асфальта, все же умею и могу больше. Конечно, я изнежен хорошей пищей, мягкой постелью, но все равно я даже в диких условиях умею больше.
Гендельсон привалился спиной к дереву. Тяжелые веки медленно сползали, закрывая маленькие глазки. Он вздрагивал, старался выглядеть бодро, но эти полчаса ходьбы по ночному лесу, похоже, вычерпали его силы до самого дна.
– Советую заснуть, – сказал я холодно.
– Но… – прохрипел он, – нужна стража…
– Не вам же, бла-а-а-гародному, – сказал я, – да еще и ура-а-а-ажденному, заботиться о таких мелочах? Я посижу, посмотрю за огнем.
– Но я…
Он захрапел, не договорив. Нижняя челюсть отвисла, жирная рожа перекосилась. Толстые губы плямкнули, дунули, словно сгонял муху. Я некоторое время смотрел с отвращением, в воображении пронеслись вереницей картины, как засовываю в эти железные доспехи горящий уголек, мол, из костра им выстрелило, или же из-за спины гаркну: «Беги!», чтобы он сослепу сонный в костер… либо башкой со всей дури вон в тот ствол…
