Не боярское дело - 2 (СИ) - Богдашов Сергей Александрович

Посмотрел бы я на глаза тех немцев, чьи автомобили последних марок сейчас стоят в музее, когда ему бы в двигатель начали заливать веретенное масло непонятного состава и неизвестно откуда доставленное, в радиатор залили бы воду, а в бензобак плеснули бензина с октановым числом меньше восьмидесяти.

А что вы думали? Стоит отъехать от Москвы километров на сто и ничего другого на заправках вы не найдёте. Там обычно всего-то две колонки стоят. В одной бензин, который шофера называют семьдесят вторым, опираясь на его предполагаемое октановое число, а во второй колонке солярка.

Думаете, в Германии вопрос с бензином лучше обстоит? Как бы не так. Синтетический бензин А3 и А3+ имеет октановые числа семьдесят и восемьдесят. Только его продают на местных заправках.

Появление наших самолётов в немецкой армии произвело довольно приличные подвижки. Бензины Б4 и С3, с октановыми числами восемьдесят девять и девяносто четыре перестали быть экзотикой, но их цена не для рядовых немцев, да им эти сорта никто и не предлагает. Их и для армии мало пока.

Так что, как не скачи, а впереди паровоза не побежишь. Прогресс в такой отрасли, как автомобилестроение зависит от сотен смежников и без промышленной кооперации автомобиль не сделать. А пока что та же Германия у меня подшипники закупает. Ни много ни мало, а почти двести тысяч недавно заказали, в основном четырёх самых ходовых размеров. Так что мой завод Подшипник теперь на три рабочих смены перешёл, а самые опытные рабочие получили статус мастеров.

Растём, господа, растём!

Как бы то ни было, а в Германию я прилетел вовсе не за тем, чтобы по автомобильным музеям ходить. Хотя, как сказать. Для меня увиденное там — как глас свыше. Очень, знаете ли, достижения предков изумили. Такое впечатление, что у меня шоры с глаз сорвали, вместе с кусками кожи. Вроде и не время думать про автомобили, а мысль, словно стрелка компаса, неумолимо к ним возвращается. Даже сейчас, на совместном планировании с немцами предстоящей спецоперации. Карательной. Не побоюсь этого слова. Звучит оно так себе и вроде бы, отношения к России не имеет, но как ещё правильно назвать наказание за наглость и глупость? Карой Господней?

Неужели французы думали, что русские те ещё миротворцы, которых ударь по левой щеке, так они правую подставят. Месье ошибались. Мы народ терпеливый, но, когда терпению конец приходит, на пощёчины не размениваемся. Берём в руки оглоблю, если лома под рукой не оказалось, и доходчиво, поперёк горба, начинаем выяснять, кто прав, а кто виноват. Наверное, оттого мне позиция немцев на переговорах нравится.

— Ваше Сиятельство, а как вы смотрите на то, чтобы немного расширить границы нашей спецоперации? — вывел меня из мечтаний про автопром голос немецкого генерала, этакого чуть сморщенного лысоватого типа, с жестким ежиком усов под носом.

— Эльзас с Лотарингией желаете под шумок оттяпать? — как о некоем, совершенно житейском деле, спросил я у него, во внезапно наступившей тишине.

— Хотелось бы попробовать, — прокашлялся немец, перед тем, как ответить.

Я скосил взгляд на Антона, и дождавшись, когда он, чуть подумав, кивнул, ещё раз посмотрел на карту Франции, представленную нам немцами.

— Мы, с князем Рюминым — Гогенцоллерном совсем не против. Грех не помочь союзникам. После первой фазы нашей операции мы могли бы разгромить на обратной дороге ряд принципиально важных для вас французских укреплений. Но, думаю, вам потребуется время, чтобы уточнить этот момент. На карте я ничего такого не вижу. Особенно меня интересует их противовоздушная оборона.

Несколько секунд немец сверлил меня недоверчивым взглядом, а потом требовательно поднял вверх руку. Подскочивший с места штурмбаннфюрер вермахта из его свиты очень живо вытащил из кожаной папки сложенную во много раз карту, которая оказалась как бы не вдесятеро больше лежащей на столе. Вот на ней можно было увидеть всё, начиная от родников и отдельно стоящей избушки лесника, до калибров и количества орудий и пулемётов во французских укреплениях. Больше всего меня умилили линии и цифры, обозначающие фарватер, причём не только на море, но и на реках Франции.

— Данные, максимум, недельной давности, — уточнил штурмбаннфюрер.

Сначала я с усмешкой глянул на немецкого генерала, который в ответ едва заметно пожал плечами, а потом посмотрел на Алябьева. Наш бывший генштабист пожирал карту глазами, как откровение свыше.

Наши карты тоже далеко не самые плохие, но такую детальность можно увидеть только в их топографическом варианте, а он, за давностью лет, далеко не всегда столь достоверен. Тем более, нет на них столь невероятного изобилия свежих разведданных.

— Flakgeschütz, — нашёл я на карте обозначение зенитных орудий и, едва слышно, присвистнул.

Пожалуй, сейчас я вижу лучшую в мире противовоздушную оборону. Ни Россия, ни Германия даже близко не имеют такой насыщенности средств ПВО около важных объектов. Из особо неприятного — сдвоенные треугольники красного цвета, с торчащей из них вверх короткой линией — так обозначены солидные французские зенитные батареи, основу которых составляют орудия 9.0-cm Flak-M39. Так у немцев обозначены французские зенитные орудия калибром девяносто миллиметров. И пусть во Франции их называют иначе, но хрен редьки не слаще — это очень неплохой аргумент, с которым без сомнения стоит считаться при планировании операции.

— Наша авиация против крупных калибров не сдюжит, — проговорил я на русском, предназначая свои слова в основном для Алябьева.

Артефактные Щиты на всех самолётах, привлечённых мной к операции, проверены и усилены, но девяносто миллиметров — это для них чересчур. Близкий разрыв такого снаряда могут не сдержать.

— У нас есть уточнённые данные отдельно по всем интересующим нас и вас объектам, включая герцогский замок, — почти без акцента отозвался немецкий генерал на русском же языке.

По его знаку всё тот же офицер выложил стопку топографических карт — пятисоток.

— Отлично! — не мог не оценить я немецкую педантичность и аккуратность, с которой были нанесены контуры строений и расположение огневых точек, — Солидные сооружения и выглядят похоже. Чуть ли не братья — близнецы.

— Три ДОТа — миллионника, — хмуро заметил немец, — Два с лишним метра бетона и бронеплиты. По сути — это военные городки под землёй. Казармы, склады и даже мастерские. В лоб их не взять. Тысячи солдат зря положим. Кстати, ничего нового французы на этот раз не придумали. Мои инженеры утверждают, что чертежи ДОТов ими взяты от существовавшей когда-то давно линии Мажино.

— А почему вы назвали их миллионниками? — сорвал Антон аналогичный вопрос у меня прямо с губ.

— Французы по миллиону франков на каждый из них потратили, если газеты не врут.

— Допустим, мы сможем серьёзно повредить эти укрепления, не исключено, что до полной потери их боеспособности. Этого вам будет достаточно?

— Я полагал, что после Японии вы дадите более конкретный ответ, — скуксился немец, — Я принял ваш фильм, где вы штурмом брали мощные японские укрепления, за правду.

— Там не было бетона и бронеплит, — пожал я плечами, — К тому же — у нас была полноценная армейская операция, с поддержкой артиллерии и войск, а никак не второстепенные цели для той небольшой группы, которая вскоре сюда прибудет совсем для другого дела. Впрочем, я предлагаю сделать перерыв часа на два. После того, как мы обсудим ваш вопрос с нашим штабом вы получите более определённый ответ.

— Да, нам бы сильно помогло, если бы вы открыли нам ворота во Францию. Пока у них не достроена вторая линия обороны нам никто не помешает совершить молниеносный прорыв и забрать часть территорий. Через полгода — год будет уже поздно.

— Я вас услышал, — холодно ответил я, поднимаясь с места.

— Ты чего? — спросил у меня Антон, когда мы вышли на улицу и, в ожидании машины, остались вдвоём, — Сам же говорил, что всё взял с запасом. Неужели какие-то ДОТы не разнесём?