Андрей Лазарчук - Темный мир
– То есть королеву на троне ты не видела, – скорее констатировала, чем спросила, Ирина Тойвовна.
– Н-нет… – В голосе Маринки слышалось усилие: напрячься и вспомнить. – Нет, я бы запомнила… наверное.
– Не обязательно, – сказала Ирина Тойвовна. – Память – очень пластичная материя… Рассказывай дальше.
– А дальше… дальше прилетели настоящие спасатели, и эти их перестреляли… мы побежали… вышли на дорогу…
– Ты помнишь щит?
– Ну да. Мальчики, кажется, вынесли меня на нем. Потом я им прикрывалась от пуль… и Костя вот тоже. А потом…
– Ты его бросила?
– Нет, но…
– Это я его уронил, – сказал я.
Ведьма кашлянула в темноте. Кажется, мои глаза приспособились, и я смутно видел ее, сидящую за столом. Она что-то держала в руках: довольно большое и округлое.
– Костя, меня интересует только то, что помнит девочка. Не надо ее направлять. Ясно?
– Вполне.
– Тогда я слушаю дальше.
– Я бежала… и отдала щит Косте… не знаю почему. Мне показалось, что ему нужнее. А потом он действительно его уронил… там ремень лопнул… я хотела поднять, но Костя меня оттащил, и дальше мы уже бежали налегке.
– Лопнул ремень, – повторила ведьма. – Что ж, очень похоже… Так, а что дальше?
– Дальше мы бежали сколько могли, потом упали…
– Бежали по тайге, не помня себя, но упали в одном месте?
– Да.
– И погони не опасались?
– По-моему, все настолько выдохлись, что уже не могли бояться… вернее, боялись, но ничего не в состоянии были сделать…
– Понятно, понятно. Немного отлежались, а дальше?
– Вышли к дороге. Тут появился лесовоз…
– Как специально.
– Да… А вы так и думаете, что специально?
– Пока ничего не думаю. За тот щит вы держались только двое?
– Нет, не думаю. Костя, кто еще?
– Мне надо отвечать?
– Кто-то еще, кроме вас, держался за щит?
– Да. По-моему, все, кто спускался вниз.
– Понятно… Значит, когда подошла машина, вы разделились снова – точно так же, как и было до встречи?
– Получается так. Маринка просто…
– Костя, помолчи. Девушка?..
– Да. Я… я вдруг поняла, что ехать не надо. Что за нами охотятся и что на лесовозе их перехватят, потому что у этих… волков… у них был вертолет…
– А зачем их перехватывать, по-твоему?
– Ну… они же свидетели преступления…
– Только поэтому?
– А мало?
– Мало. Тех бандитов, кого вы видели, девушка, все равно никто искать не станет… привычно спишут все на какого-нибудь дезертира или на черных копателей, а то и просто – на несчастный случай. И, подозреваю, свидетели наши будут рассказывать такие небылицы и так друг с другом не совпадать, что их самих по врачам отправят – не грибочков ли каких отведали ненароком. И окажется, что да, грибочков, тут весьма интересные для медицинской науки экземпляры попадаются…
– Но… – Маринка хотела что-то сказать – и замолчала. Видимо, вспомнила, насколько разные воспоминания у нас с ней об одном и том же. – Тогда – почему?
– Вот и я хочу понять… Вот вас сначала от общей группы отделяют, вы находите щит, потом группа зачем-то объединяется – и тут же разъединяется снова. И в обеих частях есть помеченные щитом…
– А… кто может вот так… управлять?
– К сожалению, с уверенностью я сказать не могу. А догадки строить – не хочу.
– И что же нам делать?
– Если совсем честно – то не знаю. Если происходит то, о чем я подозреваю, то ни вам не справиться, ни мне. Тут нужен кто-то… более серьезный.
Повисло молчание. Я плечом чувствовал, что Маринка опять дрожит – как тогда, в подземелье. Я приобнял ее, чтобы успокоить, и понял, что она горячая, как чайник.
– Ирина Тойвовна, – сказал я, – не томите. Мы понимаем только, что ничего не понимаем. С нами что-то происходит такое… такое… что полностью противоречит всему нашему опыту. А вы – вы ведь хоть что-то понимаете. Хоть самую малость. Ну скажите – нам надо просто пойти и утопиться, или рвануть за границу, или что? Или сидеть на попе ровно и ждать, когда за нами придут?
– Ты прав, мой мальчик… – сказала Ирина Тойвовна, и голос ее был печален. – Действительно, выбор простой. Или сидеть и ждать, или идти. Отдаться на милость одним – или отдаться на милость другим. С непредсказуемым результатом и в том и в другом случае… Вот что. Дайте-ка мне ваши руки. Идите сюда, к огню…
Мы подошли. Я подставил под свет – какой там может быть свет от желтого пламени размером с арбузное семечко? – левую руку.
– Обе, обе, – сказала ведьма. – И ты, девушка, тоже…
Потом из темноты появились ее пальцы и кусочек ладони: все раздутое, синюшное, с полопавшейся местами кожей. Я даже вздрогнул.
– Ничего, это скоро пройдет, – тихо сказала Ирина Тойвовна. – Переутомилась я, переработалась… Так, а ну-ка посмотрим…
Прикосновения были холодные. Она крутила наши руки так и этак, сгибала и разгибала пальцы, поворачивала к свету то прямо, то боком. Наконец, разглядев что-то, велела нам сесть.
– С чего начать? – спросила она как бы сама себя. – Хоть с сотворения мира… Когда-то женщины правили миром, потом стали править мужчины. У каждого своя магия и своя правда. Не мое дело судить… Но вам найти защиту можно только у женщин, мужчины для вас сейчас – смерть без песни. Запомните имена: Мадеранна, Саранна, Юксанка, Уксакка. Когда-то их почитали наравне с богами и богинями. Ищите кого-нибудь из них…
Она замолчала. Молчали и мы.
(Вообще-то во всех источниках имена Великой богини и ее дочерей писались по-другому: Мадеракка или Мадератча, Саракча – ну и так далее. Но Ирина Тойвовна произнесла именно так, как я сейчас написал, а почему, я не знаю. Может быть, она знала лучше…)
– Я дам проводника, – сказала Ирина Тойвовна.
– Лилю? – спросил я.
– Нет, Лиле надо учиться, времени слишком мало осталось. Все умения следует обрести ребенком, потом будет поздно. Лилю я вам не дам…
– А чему она учится? – спросила Маринка.
– Чему я могу научить? Только собирать кости.
– Э-э… Это как?
– Вот так. Ходишь по тайге и собираешь кости. Потом выкладываешь из них зверя. Или человека. Потом надо понять, что над ним спеть. Долго понимаешь. Иногда день, иногда год. И если правильно выложишь и правильно споешь, он покрывается плотью и оживает. Плохо помнит то, что было, – но разве это важно? Радость в том, что он живой…
– И Лиля…
– Лиля уже сейчас лучше меня, – сказала Ирина Тойвовна даже с какой-то грустью. – Ее отцом был оживший егерь – может быть, поэтому она так понимает песни зверей. Она еще не пробовала петь над человеком… но у нее получится, я верю. Нет, в проводники я вам дам другую…
Послышалось движение, сухой шорох, перекладывание предметов. В свет лампадки неторопливо вразвалочку притопала тряпичная кукла. У нее был белый с мелко-мелко расшитой каймой платок, завязанный «шапочкой», беличья серая доха, узкие раскосые глазки и капризный, уголками вниз, ротик. На ногах куколки плотно сидели лапоточки из узких кожаных ремешков.
– Чур меня… – услышал я за спиной Маринкин испуганный шепот, но не оглянулся.
Что-то надо было сказать и мне.
– Здравствуй, – выдавил я из себя. Куколка кивнула.
– Я тебе вовсе не враг, – вдруг на каком-то наитии полилось из меня, —
Я тебе честный друг
В сон мой не заходи
И не броди вокруг
Лапками не хватай
Душу не береди
Обереги и шагай
Или просто – веди.
– Она вас отведет, – сказала Ирина Тойвовна. – Вы пока поспите, а я над ней еще спою…
Я уснул и тут же проснулся. Я сидел, привалившись к толстому дереву, у хорошо выбитой тропы. Маринка спала рядом, положив голову мне на колени. Лицо у нее было раскрасневшееся и, когда я коснулся его ладонью, – горячее. Рядом со мной стоял простой заплечный, с одной лямкой, мешок из небеленого холста, а на тропинке, шагах в пяти от нас, механически, как все эти игрушечные пингвинчики или бычки, которых продают на каждом углу, переминалась с ноги на ногу давешняя кукла.
– Марин, – позвал я.
– Да? – Она тут же вскочила на ноги. Мгновенно, как распрямилась пружина.
– Кажется, нам предлагают прогуляться.
17
– Как вышло, что крипта не была найдена нами уже давно? – мрачно спросил Волков. Он стоял, отвернувшись к окну и сцепив руки за спиной. – Я что, неясно поставил задачу? Не выделил технику? Мало платил? А? Как такое могло получиться?
Шарп молчал.
Знает, мерзавец, что виноватым у меня окажется тот, кто первым начнет оправдываться, подумал Волков. Опытен и терт. Пора его кем-то заменять, слишком много понимает. Ладно, доведем это дело до конца, а там подумаем…
Оправдываться начал Никитушка. Для такого вальяжного красавца, для такого человека-горы с такими адски холеными усами (и разве что глаза навыкат немного портили лицо) голос не подходил категорически: дребезжащий, с визгливыми нотками. Когда-то его пытались задушить его же рабочие и что-то ему в горле сломали. Был Никитушка редкой сволочью, но сквозь землю видел, как живой рентген. Кстати, Никитушка – это фамилия, а звали его Родион Максимович.
