Пола Вольски - Наваждение
Взяв Элистэ за руку, он увлек ее под сень деревьев, окружающих Средоточие Света. Элистэ безмолвно повиновалась, уверенная, что сейчас все объяснится.
Так оно и произошло. Под деревьями Кинц во Дерриваль остановился, глубоко вздохнул и принялся шевелить губами. И тут началось такое…
Элистэ не сводила глаз с дядюшки, который, казалось, не замечал ее. Он что-то бормотал себе под нос, и хотя она не слышала, что именно, но почему-то посмотрела на Глориэль – и поймала миг великого преображения. Лишь секунду назад Чувствительница спокойно пребывала посреди прогалины – низкая овальная сфера, испускающая пульсирующее свечение, – и вдруг выросла в нечто чудовищное, огромное, выше самых высоких деревьев. Огни погасли, урчание стихло. Она омертвела. Внезапная метаморфоза заняла всего миг и произошла в полнейшей тишине. Элистэ научилась противиться наваждениям, но даже ее это застало врасплох. Такого она никак не ожидала. Глориэль и под огромным своим подобием оставалась все той же приземистой полусферой во всеоружии своих ощущений. Но неподготовленный взгляд никогда бы не различил малой Чувствительницы под гигантской новоявленной Оцепенелостью.
– Ну, дядюшка, нет слов!
– Она тебе нравится, дорогая моя?
– Занятно. Очень занятно. Но зачем?
– Наживка, дитя мое. Наживка. Глориэль останется здесь на ночь, и уж не заметить ее – в теперешнем-то виде – вряд ли возможно.
– Еще бы! Утром тут будет не протолкнуться. Но для чего вы… Ой, поняла! Сюда приведут сестру или отца Уисса Валёра, чтобы пробудить Оцепенелость, правда?
– Ты у меня, как всегда, умница.
– А вдруг они что-то заподозрят? Они же знают, что в столице действует чародей из Возвышенных, знают про вас, и внезапное появление огромной невиданной Оцепенелости заставит их насторожиться…
– Чистая правда, дитя мое. Однако я думаю, что новая Чувствительница с ее неизведанными возможностями будет для них непреодолимым соблазном. Народному Авангарду не под силу транспортировать Глориэль в Арсенал. То есть им так покажется, а стало быть, у них не останется иного выхода, как доставить к Оцепенелости кого-нибудь из пленных чародеев.
– И, вероятно, под особо усиленной охраной?
– Разумеется, но с этим я, пожалуй, управлюсь К тому же мне помогут. Тут Глориэли предстоит сыграть свою роль.
– Вот как? А что она будет делать? – спросила Элистэ, снедаемая любопытством; у нее дух захватывало от того, что дядя приобщил ее к своим чародейным замыслам. – И когда?
– Вскоре. Завтра вечером я вернусь сюда, и все начнется.
– Дивно! Я приду с вами.
– Ох, дорогая моя, я бы тебе не советовал.
– Как? Отстранить меня после того, как я вам помогла? Нет, это просто несправедливо!
– Дитя мое, я же забочусь о тебе.
– Ну, пока я с вами, мне ничего не грозит, – заявила Элистэ и вдруг поняла, что ни за что не позволит дядюшке лишить ее такого захватывающего приключения. – А кроме того, вдруг понадобится унести Глориэль? Вам одному не справиться, да и Дреф, скорее всего, будет занят своими делами. А я сумею вам помочь. Сумею помочь Глориэли.
«В яблочко».
Дядюшка Кинц поежился.
– Дорогая моя, лучше поговорить об этом в другом месте, но не здесь и не сейчас. Давай-ка вернемся домой.
Элистэ не стала спорить, и они направились к дорожке.
Вдруг позади раздалось гневное шипение, заставившее их обернуться. Глориэль под своим огромным подобием вся тряслась и вибрировала, ее огоньки разгорелись яростным алым свечением, маленькие лопасти вращались во всю свою мощь.
– Что с ней? – спросила Элистэ. – Почему… ох!
Белый камешек просвистел в воздухе подобно пуле и угодил ей в ногу. Многочисленные юбки смягчили удар, но она все равно пошатнулась. В нес полетел второй камешек – и тоже попал в цель. Элистэ вскрикнула от боли, бросилась за дерево и осторожно выглянула из-за ствола.
Глориэль стояла на декоративной площадке, посыпанной белым гравием. Каким-то непонятным образом – происходящего под ее металлическим корпусом не было видно – Чувствительница подбирала с земли камешки, втягивала в себя и выстреливала ими через воздушные клапаны с поразительной силой и точностью. Элистэ мигом убрала голову. Гравийный залп обрушился на дерево, за которым она спряталась.
– Глориэль! Красавица моя, попробуй успокоиться, я очень тебя прошу. Глориэль! – Кинц бросился к Чувствительнице, пырнув в сотворенное им огромное наваждение, как корабль входит в полосу тумана, и опустился перед ней на колени. – Ну же, красавица ты моя, зачем так расстраиваться? Никто тебя не бросает, завтра я вернусь, обещаю тебе. Мы же обо всем договорились, разве ты не помнишь? Поверь, никто не уводит меня от моей Глориэли. Все в порядке, все хорошо, успокойся.
Нежные уговоры постепенно возымели действие. Обстрел гравием прекратился. Алые вспышки уступили место тревожным оранжевым огонькам, а пронзительный свист перешел в капризное гудение. Кинц поднялся и начал осторожно пятиться. Глориэль взвыла, однако воздержалась от военных действий.
– Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, – удовлетворенно заметил Кинц. – Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.
– Разрешит? – Элистэ трясло от страха и бешенства. – Разрешит! С каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала распоряжаться нашими приходами и уходами?
– Тише, моя дорогая, она может услышать!
– Ну и пусть!
– Дитя мое, будь терпеливой, пойми – мы имеем дело с чрезвычайно сложным устройством, хрупким и очень ранимым…
– Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы ей только на пользу.
– Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи…
– А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!
– Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что ее бросили…
– Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не могу и шагу ступить.
– Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только выбраться на дорогу. Сумеешь? Обопрись на меня.
Дядя Кинц пришел в такое волнение, его узкое лицо под обличьем усатого матроса покрылось такой смертельной бледностью, что Элистэ пожалела о своей вспышке и умерила тон.
– Со мной все в порядке. Я преувеличила. Прошу прощения. Идемте, дядюшка, – сказала она.
Кинца не пришлось просить дважды. Взявшись за руки, они покинули Средоточие Света и быстрым шагом прошли по извилистым темным дорожкам. Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды моряку с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.
Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона и отправился по своим ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую высокую фигуру, пока та не растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный облик. Вернув себе прежний вид, она вошла в пансион и поднялась в квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью, не было ни души. Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся дома. Не приходилось сомневаться в том, что он и его дружки-нирьенисты где-то обсуждают очередной безумный и безнадежный план вызволения наставника и товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он слишком умен. Но безрассуден – всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и никакие ее слова или действия не могли его удержать – или помочь ему. Он не хотел от нее помощи и в помощи не нуждался – как не нуждался и в ней самой. Элистэ ненавидела этого выскочку серфа почти так же сильно, как собственное бессилие и бесполезность. Хорошо хоть она понадобилась дядюшке Кинцу, пусть в качестве носильщика. Завтра вечером он возьмет ее с собой, не отвертится. Ей надоело вечно сидеть без дела, хватит!
