Ольга Брилева - По ту сторону рассвета
Это была простая песня — простые слова, простая музыка; длинная пастушеская баллада, знакомая всем с детства, с бесчисленным количеством куплетов, в которых менялась только первая строчка.
Растают снега — вспоминай меня
Растают снега — вспоминай меня
Не плачь, не горюй — вспоминай меня
Не грусти — вспоминай меня…
Голоса разделились. Несложная мелодия оставляла много простора для вариаций, и каждый повел ту партию, которая ему нравилась, слаженный хор из нескольких десятков голосов, текущих по разным руслам — одни считали, что так людей научили петь эльфы, но Берен думал иначе: хадоринги теснее общались с эльфами, но пели в один голос. Просто у того, кто вырос в горах, кто с детства слышал эхо, это получается само собой…
Затеплится день — вспоминай меня
Затеплится день — вспоминай меня
Не плачь, не грусти — вспоминай меня
Не горюй — вспоминай меня…
Берен изумленно услышал в хоре высокий, весенний голос Этиль и звучный, чистый — Эрвега. Простецкие слова хороши были тем, что присоединяться мог любой, кто пожелает, даже если слышит песню в первый раз. Берен перевел взгляд на другой край стола — и увидел, что Кайрист слегка обескуражен таким поворотом дел. Ну да, мы же стараемся быть большим северянином, чем сам Учитель-Моргот… А тут такая неожиданность: поют и рыцари Аст-Ахэ, и грубоватый эр'таэро, простой северянин, и Мэрдиган, не говоря уж о стариках, роняющих слезы в кружки.
Опустится ночь — вспоминай меня
Опустится ночь — вспоминай меня
Не плачь, не горюй — вспоминай меня
Не грусти — вспоминай меня…
Болдог молча щерился, Илльо тоже не пел. Берен усмехнулся про себя, выдохнул стоящий в горле ком — и присоединился к хору. Куплета этого не знал никто, но со второго раза подхватили все — кроме черных:
Промчался огонь — вспоминай меня
Промчался огонь — вспоминай меня
Не плачь, не горюй — вспоминай меня
Не грусти — вспоминай меня…
Песня закончилась.
— Кисловато, — сказал Болдог. — А что-нибудь веселенькое, а?
Юный менестрель шмыгнул носом и оторвал «веселенькое» — граничащую с непристойностью песенку о косаре и пастушке. Потом, воодушевленный успехом — еще одну, о развеселой дочке кузнеца. Затем он спел длинную печальную балладу о резне в долине Хогг, и еще одну — о смертельной вражде братьев Мэрдиганов, Кервина и Элдора, из-за демоницы, принявшей облик женщины.
— А знаешь ли ты, юноша, — медовым голосом спросила Даэйрэт. — хоть одну из песен своего князя?
Паренек испуганно заоглядывался.
— Не трясись, — Болдог бросил ему монетку. — Сегодня можно. В другой раз снимем башку, а сегодня можно.
— Воля ваша, — паренек опять шмыгнул носом. Потом глубоко вздохнул и спросил:
— А еще глотку промочить нельзя?
Даэйрэт протянула ему свой кубок, менестрель отпил и с поклоном вернул. Потом выпрямился и ударил по струнам.
Чувствовалось, что пареньку хотелось не столько пить, сколько дернуть для храбрости. Берен вздрогнул: с этого согласия (проигранного парнем в сильно упрощенной форме) начиналась… он не мог вспомнить, какая песня. Бывает ли такое — чтобы сам забыл собственную песню?
Ни слезы, ни заклятья
Вернуть не в силах свет
Дано сотворить —
Не дано повторить
Ни Йаванне, ни Элберет.
Зал качнулся у Берена перед глазами.
Что со мной?!
ЧТО СО МНОЙ?!!
Стих сломался, Берен почувствовал нечто сродни безумию, охватившему его в последние дни странствий по Нан-Дунгортэб… Смешались времена и места, он был здесь и все-таки не здесь… А где же?
Печальных чаек плач
Накрыл берега, точно шелковый плащ,
Море окутала мгла,
Полная страхов и зла
Молнией треснуло небо,
В ответ застонала земля.
Свершилось черное дело —
Моргот убил Короля.
В злой час
Пала тьма, изменив всех нас
В злой час
Пала тьма, изменив всех нас
В злой час
Страдание пришло в бессмертный край…
Закрыв глаза, Берен вцепился пальцами в столешницу, надеясь, что ему удается удерживать лицо и хранить аванирэ. Дело было не в песне… Не в ней как таковой — он вообще ее не слышал. Точнее, слышал, ее пели дружинники Роуэна в замке Химринг… Память обрушила такую лавину образов и событий, что казалось — голова вот-вот треснет. Хурин… Хитлум… Фингон… Маэдрос… Фарамир… Роуэн…
Гили!!!
О боги! — малыш пришел сюда, не побоялся… Зачем? Неужели…
Как долго рыдать нам во тьме?
И кто сказал нам, что путь закрыт?
Оставим тоску в золоченой тюрьме —
Восток зовет нас, Восток горит!
…Да, понимал Берен, так оно все и есть — час настает… Ключ вложен и повернут, замок открылся, и обвалом посыпалось тяжелое золото воспоминаний… Потому что час близок…
С болью в сердце, с огнем в очах,
Скорбь сама,
Ярость сама —
Мы клялись отомстить!
Сжимая в ладони серебряный кубок, Берен не замечал, что сминает пальцами круглые бока, сдавливает их, как бумагу… Существовали только песня — и память: пыльные покровы слетали один за другим, точно их срывал ураганный ветер. Это было почти больно…
В злой час
Пала тьма, изменив всех нас
В злой час
Пала тьма, изменив всех нас…
В злой час
Страдание пришло в бессмертный край!
Последний перебор разлетелся вдребезги — с лязгом по полу покатился измятый кубок. Берен, откинувшись назад, стукнулся головой о спинку кресла — а потом упал лицом на стол. Возникла суматоха, все повскакали с мест, кто-то оттаскивал кресло назад, Берен почувствовал, что лежит уже на полу, и воротник на нем разорван… Аванирэ! Только бы эта упыриха не догадалась, в чем дело… Только бы не…
— Лорд опять соизволили надраться… — поджав губки, сказала Даэйрэт.
— Нет… Нет!.. — он вырвался, сел, обхватив руками голову… — Душно… здесь…
— Это да, — Болдог протолкался к ним. — Начадили как хрен знает что… Эй вы, там! Открывайте окна, дышать нечем! И принесите воды — князьку поплохело… Не иначе как от его собственной песенки. Где мальчишка? Где этот засранец?
— Не трогать! — Берен вскочил, растолкав всех, внезапная слабость была отброшена. — Болдог, животное, ты сам приказал ему петь! Илльо, пусть ублюдки Кайриста уберут от него руки! Это… Это бесчестно!
