Урсула Ле Гуин - Порог (сборник)
Сердце мое было полно любовью, как у пятнадцатилетней девчонки. Да, истинная любовь всегда прекрасна!
Истинная любовь продолжалась у нас несколько недель — примерно до конца лета. Кроме той, самой первой ночи, я с особым удовольствием вспоминаю еще вечера, которые мы проводили в книжной лавке. Теперь я имела полное право сколько угодно перебирать его книги, сортировать их и расставлять на полках по-своему вкусу, а иногда даже оценивать их. Собственно, я начала это делать сразу. Не каждый вечер, но по крайней мере раза два в неделю. Антал закрывал магазин, и тут же заявлялась я с ужином в корзинке для пикника.
Вино покупал он — не «Бароло», конечно, но вполне хорошее недорогое «Кьянти» или «Фраскати» у миссис Хэмблтон, винный погреб которой, к моему удивлению, оказался укомплектован со знанием дела. Мы ужинали прямо за прилавком, слегка его расчистив, а потом разбирали книги — и только что купленные, на которые возлагали особые надежды, и старые, которые уже и продать-то было почти невозможно; мы читали друг другу вслух большие отрывки, мы спорили, ссорились и соглашались, а потом расставляли книги но полкам и неторопливо брели ко мне домой в долгих летних сумерках, которые заменяют ночную тьму, — собственно, и пройти-то нужно было всего два квартала; обычно Антал уходил от меня только перед рассветом.
Однажды, вместо того чтобы ужинать в магазине, мы купили «хот-доги» и устроили пикник на берегу: разожгли костер из плавника и сидели у огня, слушая море.
Но это было только однажды. Уже на следующий день мы снова вернулись в магазин и ужинали среди книг и слов — в своей естественной среде.
Но сексом мы в магазине никогда не занимались.
Мы оба, разумеется, считали это совершенно непристойным и недопустимым.
Стоял конец августа, подул северо-восточный ветер, море днем было ослепительно синим, а ночное небо казалось тяжелым от огромных звезд. У меня стало все чаще возникать знакомое чувство — я обычно испытываю его под конец лета: я как будто оглядываюсь назад и вижу яркие и короткие летние месяцы, словно тропические островки за кормой своего корабля, а впереди громоздятся мрачные серые валы, затянутые тучами небеса — никем не нанесенные на карту моря и океаны осени. И в такие дни мне всегда хочется завершить то, что завершить необходимо. Возможно, именно с этим неосознанным желанием я вышла из дома и направилась в гости к Анталу — в мотель "Эй, на судне!". Я часто, причем совершенно непроизвольно, искала способ как-то завершить всю эту историю, сама, пожалуй, не понимая, что делаю, пока не очутилась перед воротами мотеля.
Антала я, разумеется, предупредила о своем приходе.
Была как раз среда, которая в таких приморских городках, как Клэтсэнд, считается чем-то вроде второго воскресенья. Я предполагала, что мы прогуляемся по берегу до Рек-Пойнт, но тут увидела, что Антал сидит с Розмари Такет в садике под жаркими еще лучами солнца, овеваемый чудесным прохладным ветерком. Собственно, «садик» представлял собой овальную, посыпанную гравием площадку, довольно обильно поросшую сорными травами и окруженную той самой подъездной дорожкой, на которой задавили Боба Такета и искалечили «Фиат» Антала. В «садике» стояли два старых жалких парусиновых шезлонга и два неудобных пластмассовых кресла. Антал возлежал в шезлонге, а Розмари сидела рядом на кресле. Я раньше никогда не видела, чтобы Антал надевал темные очки; в них он выглядел мрачным и похожим на Леонарда Вулфиша ‹Имеется в виду американский писатель Марк Леонард Коллинз, автор книги "Волчье веселье юмор в американской литературе первых переселенцев" (Wolfish Festivity The Humour of American Frontier Literature, 1980).›.
Розмари выглядела как обычно, но по ее разговору — а говорила она о выплатах по социальному страхованию — я поняла, что она значительно старше, чем я думала: ей, видимо, было уже за шестьдесят. Просто крашеные волосы всегда вводят меня в заблуждение. Она была довольно по ч ной, но крепкой, с упорным жестковатым взглядом и приятно-банальными манерами здравомыслящей женщины. Глаза у нее оказались очень светлыми, ясными; то-то в них было такое, отчего я вдруг вспомнила ковбоев, которых было много во времена моего детства в Кламат-Фолс, и то, как эти ковбои смотрят: словно мимо тебя.
Розмари сообщила мне, что дела у нее понемногу наладились, и теперь в мотеле "целая толпа" постояльцев, приехавших в последние несколько выходных. Одна "очень милая семья" жила у нее уже целую неделю в домике номер три (сидя в шезлонге рядом с Анталом, я видела, как он закатывает от нетерпения глаза, скрытые черными очками). Розмари сказала, что теперь, наверное, сумеет как-то продержаться до решения вопроса о страховых выплатах. А там посмотрим, сказала она. Но было бы замечательно — верно ведь? — если б можно было нанять кого-нибудь, чтоб помогал по хозяйству.
Особенно с ремонтом. По ее словам, существовал какой-то пожизненный страховой полис, который Боб вроде бы записал на ее имя, и она все надеялась как-то выяснить этот вопрос. Она говорила и говорила — с какой-то смесью уверенности, надежды и страстного желания. И взгляд у нее был тот самый, «ковбойский» — такой лениво-мечтательный, словно она, задумавшись, смотрела куда-то вдаль, за неведомые нам горы, реки, пустыни…
— Все эти дела отнимают у меня так много времени, — сказала Розмари извиняющимся тоном. — Я даже ни разу к Анталу в магазин не зашла! А ведь я очень люблю читать.
— Я сам приношу ей книжки, — сказал Антал. — Что-нибудь этакое, с космическим кораблем на обложке. — Розмари засмеялась и посмотрела на него. И я вдруг почувствовала, как кровь приливает к моим щекам и внутри у меня все трепещет. Глядя на нее, я словно вырывалась на свободу и одновременно слабела; какое-то тепло разливалось во мне сладостным желанием… Да только желание это было не мое!
Она спросила, не хотим ли мы лимонаду, и пошла в свою квартирку за офисом, чтобы его принести.
— Какая милая женщина, — сказала я.
Антал лениво кивнул.
Солнечный свет его совсем не красил; ему к лицу были ночь, тень, сумерки. На солнце кожа у него казалась желтоватой, болезненной, и весь он выглядел так, словно с него давно пора стряхнуть пыль. Он сидел в шезлонге, спокойно вытянув ноги (хотя, собственно, что еще можно делать в шезлонге?), и на ногах у него были немецкие «оздоровительные» сандалии и белые спортивные носки; на одном носке в здоровенную дыру выглядывал большой палец. Есть некая особая мужская самоуверенность, этакая беспечность и легкая неряшливость по отношению к своему телу, что может быть очень привлекательным в молодых, потому что они красивы уже своей молодостью. Но когда молодость проходит, подобная самоуверенная неряшливость представляется порой просто оскорбительной наглостью или жалкой рисовкой — "пивное брюшко" под лихо расстегнутой цветастой рубашкой, седые волосы на груди, предательски и неопрятно выглядывающие в дырочки молодежных сетчатых маек, или синеватый ноготь большого пальца ноги, торчащий из дыры в носке.
![Урсула Ле Гуин - Порог [С предисловием]](/uploads/posts/books/67712/67712.jpg)