Н Джеймисин - Сто тысяч Королевств
Его брови взлетели к самому лбу. Затем он расхохотался, перекатившись на спину и замотав головой. Смеялся он долго. Настолько, что стало слегка раздражать. Я встала и вышла к входной двери, вызвать слугу и заказать обед. Две порции. Из вежливости, хоть я и не знала, что едят боги (или кто там он ещё) — и едят ли вообще.
Когда я вернулась, Сиех уже успокоился. Сидя на краю кровати, он задумчиво рассматривал меня.
— Я мог бы быть старше, — предложил еле слышно. — Если ты так хочешь, конечно. Мне не обязательно быть ребёнком.
Потрясённая, я молча смотрела на него, не зная, какое чувство возьмёт верх. Жалость или тошнота. Или оба сразу.
— Я хочу, чтобы ты был собой, — выдавила с трудом.
На лице его стыла мрачная уверенность.
— Невозможно. Пока я здесь, в этих оковах. — Бог коснулся груди.
— Се… — Нет, не хочу звать их семьёй. — Остальные… кто-нибудь просил тебя… быть старше?
Он ухмыльнулся. Страшно и невесело. Далеко не по-детски.
— Как правило, наоборот, — моложе.
Тошнота взяла верх. Я прикрыла рот и, резко отвернувшись, согнулась, борясь с приступом рвоты.
Не бери в голову, что там болтала Рас Анчи. Никогда не стану Арамери. Никогда не назову себя Арамери. Никогда.
Сиех вздохнул и, подойдя ближе, успокаивающе обнял со спины, ткнувшись головой в плечо.
Не понимаю этой привычки постоянно дотрагиваться до меня. В общем-то, ничего такого, но хотела бы я знать, к кому он прижимается, когда меня нет поблизости. И какова цена этой… ласки.
— Я был древним, когда твой род — первый среди многих — познал речь и возжёг огонь, Йин. В сравнении с этим всё, что бы ни пришло им в голову, — пустячные мелочи.
— Это не относится к делу, — отрезала я. — Ты всё ещё… — Я мучительно пыталась подобрать подходящее слово. Человек мог бы счесть это и осокорблением.
Он покачал головой.
— Лишь смерть Энэфы причиняет мне боль; ни одному смертному такое не под силу.
И тут весь дворец вздрогнул от прокатившегося глубокого, гулкого, глубинного звука, отозвавшегося во мне дрожью. Кожу закололо, в ванне что-то загремело. А потом всё стихло.
— Закат, — пояснил Сиех счастливым голосом. Он выпрямился и подошёл к одному из окон. Небо на западе, затянутое слоистыми облаками, полыхало всеми оттенками алого.
— Отец возвращается.
А он уходил? И куда? — поневоле задалась я вопросом. Хотя, в первую очередь, думать надо было о другом.
Чудовище из моих кошмаров. Зверь, охотившийся на меня меж стен. Отец Сиеха.
— Он пытался убить тебя вчера, — сказала я медленно.
Сиех пренебрежительно качнул головой и хлопнул в ладоши, заставив меня подпрыгнуть.
— En. Naiasouwamehikach.
Монотонная тарабарщина, нараспев, ритмично прочитанная, — и в ту же секунду, пока гас последний звук, мои чувства преломились. Я узнавала каждый слог из слабых отголосков, разлетающихся меж стен комнаты. Разлетающихся. Налагающихся. Перекрывающих друг друга. Звук скользил в воздухе (я чувствовала это кожей). Через пол — и в стены. Сквозь опорную колонну, подпирающую Небеса. А по ней — вниз, в землю.
Звук влёк, будто земля переворачивалась, словно сонный ребёнок. Будто мы мчались вкруг солнца — годовым циклом. И тут круговорот звёзд, охватывающих нас сияющим полукружьем, стремительно завершил оборот.
Я удивлённо заморгала, обнаружив, что комната никуда не исчезала. Потом пришло понимание.
В годы зарождения скрипторики как искусства (и науки) первые из мастеров её загадочно гибли, один за другим. Покуда речь на сигиле не оказалась под запретом. Дозволялось лишь письмо. Удивительно, как они вообще пытались говорить на нём.
Язык, смысл коего кроется не только в строе фраз, произношении и тональностях. Более того — от сопряжения времени и места во вселенной, в ту или иную секунду. Как скрипторы представляют себе его изучение? Как они помыслить могли его освоение? Сие не подвластно смертным душам.
Сиехов жёлтый шарик возник из ниоткуда и прянул тому прямо в руки.
— Ступай и следи, найдёшь меня позже, — приказал бог, подбросив мяч. Тот отскочил от ближайшей стены и снова будто бы испарился.
— Я передам сказанное тобой Кирью, — сказал Сиех, направляясь к стене за кроватью. — Подумай над нашим предложением, Йин, но не мешкай, ладно? Время бежит быстро для твоего рода. Декарта, знаешь, долго не протянет, ты и глазом моргнуть не успеешь.
Он обратился к стене, и та разверзлась ответно, явив узкий проход в подмертвье. Мгновение, и твердь сомкнулась за его спиной. Последнее, что я видела, — лёгкая улыбка, промелькнувшая на губах юного Энэфадех.
7. Любовь
Как странно. Только сейчас я понимаю, вся история эта — ни что иное, как семейная грызня. Не более, чем стравление одних с другими.
***
Из моего окна в Небесах, кажется, можно разглядеть все Сто тысяч Королевств. Заблуждение, что ни говори; я, конечно, знаю, скрипторы давно доказали, земля — круглая. Но всё же так легко это представить. Слишком много огней перемигивается друг с другом, подобно звёздам.
Некогда народ мой славен был и знаменит бесстрашными своими зодчими. Мы высекали города наши по склонам горных террас и воздвигали храмы так, дабы чертить карты звёздных путей и месяцесловы… Но никогда, никогда ни под силу было бы нам сотворить нечто, подобное Небесам. Да и Амн не справились бы, не будь власти у них над пленёнными богами. Но не в том их высочайшая провинность — глазами Дарре. Не в том их грех — и беда.
Богохульство — корень всех зол.
Святотатственно разорвать узы с землёю и взирать на ту сверху вниз, равно божество. Кощунственно. И более того — погибельно.
Нам не быть богами. Никогда, доныне и впредь. Но проще простого — стать чем-то меньшим, чем человек, чем люди. Недочеловеком. Нечеловеком. Нелюдью.
Отвратительная в своей простоте перспектива.
Тем не менее… Я не могла ни впитывать в себя этот вид. Не ценить красоту — выше моих сил. Даже если она — суть зло.
Я устала. Очень устала. Пребытие в Небесах — пусть и менее дня — полностью перевернуло мою жизнь с ног на голову. По сути, я мертва для Дарра. Для Дарре. Ни наследия, ни наследников. Совет, очевидно, выждав время, изберёт другого вождя, другого эн'ну. Иную деву, иного рода. Какое разочарование для бабушки! — впрочем, ни более того, чего она опасалась с самого начала.
