Лев Вершинин - Хроники неправильного завтра
— А малое?
— Изымут, наверное.
Аллан вдруг побледнел и сказал очень тихо:
— Спасибо, Яаш. Извини, надо идти. Я, кажется, понял…
Аллан исчез, как появился, внезапно. Их этому учат. Он толковый парень, и думаю, что скоро в «Ялтинському прапорi» появится репортаж Яаша Сан-Каро о новом подвиге стина Аллана Холмса.
После его ухода кругозор расширился, и я увидел Эльмиру за ближним столиком рядом с каким-то скучным типом. Поймав мой взгляд, он дернулся, и растаял, почище, чем Алек. Люблю предупредительных людей, но не обременяющих меня излишними знакомствами. Даже если это действительно был муж Эльмириной сестры…
5
И призри, и пощади, и огради, и не обидь малых мира сего, Господи, ибо благ и человеколюбив еси.
Кому и спасти их, как не Тебе, милостивому? Не обрати лик гнева своего на них, слабых, не виновных пред Тобою даже и в рождении своем, ибо не их была на то воля, но Твоя, более же — ничья; обогрей их теплом любви своей, коль скоро все они суть дети Твои, ты же есть велик во благости, и благость Твоя безмерна. Снизойди к ничтожеству их и даже и в великом гневе своем не погуби их, Господи…
Рассказывает Катрин Маккелли, сотрудник аппарата Звездного Дома. 24 года. Гражданка ДКГ.
20 июля 2115 года по Галактическому исчислению.
Когда женщина счастлива — все вокруг прекрасно, даже подруги. Надолго ли? Говорят, что человеку на всю жизнь дарован Господом лишь месяц счастья. Мало. А для иной — невероятно, сказочно много. Я, пожалуй, из таких. Хотя мне завидовали всегда и все, кроме Эвелины. Эвелина — моя единственная настоящая подруга, можно даже сказать, друг… А так… Девчонки в школе терпеть меня не могли, потому что самые шикарные мальчики часами просиживали со своими песиками в папиной приемной, чтобы увидеться со мной. Ну а когда я в восемнадцать неожиданно стала Мисс Конфедерацией, меня возненавидела та половина населения, прелести которой я должна была олицетворять.
После папиной смерти ветлечебницу пришлось закрыть. Мама зверей побаивалась, а я никогда не смогла бы вести собственное дело. Да и будь жив папа, я бы никогда не посмела послать заявку на конкурс красоты. А так
— премия нас просто спасла. Посыпались предложения. Я спросила у мамы, можно ли, и подписала контракт с Карденом. Два года прошелестели яркими тряпками, парфюмерией, шикарными авто. Ни в одно из них я не села. Не спорю, среди ухажеров бывали и вполне симпатичные ребята, достойные и без заскоков. С ними было легко, весело, но забываться я ни им, ни себе не позволяла. Слова папы: «Доченька, Господь щедро одарил тебя, но помни: честь рода Маккелли — превыше всего», звучали в нашем доме так часто, что я совсем забыла бы их, не повтори этого папа перед смертью. Услышав слово «честь», мальчики куда-то исчезали.
Но Аллан был не такой, как все. Он ни на чем не настаивал, но я с первой встречи поняла, что это произойдет, и когда произошло, не винила ни его, ни себя. Ведь мы собирались пожениться…
Я приехала в Ялту раньше шефа. Конечно, резиденция всегда содержится в полном порядке, но я обязана была проверить, оборудована ли комнатка для Эвелины. Она ведь существо капризное, хотя и очень доброе. Шеф любит посмеиваться над руководителями Союза, порою весьма язвительно. Мол, чувствуют они себя уверенно только в окружении хорошеньких женщин, как будто Галактика населена дураками и никто не понимает, что эти референтки умеют стрелять не только глазками. Что до моего шефа, он не любит охрану, он убежденный демократ, как и положено президенту ДКГ. Где бы он ни был — рядом с ним только Эвелина. Она очень смешная в своем матросском костюмчике, постоянно ухмыляется, почесывается и клянчит конфеты. Шимпанзе, милая слабость сильного человека. Шефа так и называют: «Человек с обезьянкой». А этот противный Сан-Каро пишет, что президент водит на поводке собственного предка. Мадам говорит, что живи Сан-Каро в Союзе, его сослали бы в Сибирь. Шеф, правда, отвечает, что увлечение Достоевским мадам до добра не доведет и что в Сибири теперь курорты, а в Союзе — демократия. Может, и не такая, как у нас, но тоже вполне приличная.
С Эвелиной я познакомилась вскоре после того, как Аль исчез, оставив непонятную, глупую записку. Контракт к тому времени закончился, я работала сестрой милосердия в госпитале Сан-Исидро, знаете — из категории «Все для ваших любимцев»? Ее привезли к нам на длинной черной машине с затененными окнами. Ножевые ранения были очень странными для зверушки. Впрочем, люди из Зоопсихологического Центра объяснили, что Эвелина не совсем обезьяна. Действительно, глаза у нее, как у человека, да и разум тоже. И умеет она очень многое. Бедняга так ко мне привязалась… Когда за ней приехали — кричала, отбивалась, плакала. Через три дня меня пригласили в Звездный Дом и разложили все по полочкам. Так я и стала секретарем президента ДКГ, а главное — нянькой, воспитательницей, подругой и старшей сестрой сверхтелохранителя Большого Босса.
…Аль позвонил мне и сказал, что завтра снова будет в Ялте. Мы договорились встретиться. Может быть, я не очень умна, но еще с того вечера знала, что он обязательно позвонит. И что больше мы уже не расстанемся.
Три года я ни к одной встрече не готовилась так, как в этот день. Прохожие оглядывались на меня чаще обычного; мужчины присвистывали, бабы шипели. Дверь номера была полуоткрыта, и я вошла без стука. Аля в комнате не было, а перед зеркалом разминался какой-то смуглый паренек в шароварах. Я вышла, посмотрела номер апартаментов и зашла снова. В комнате, оказывается, были двое. Парнишка, по-прежнему, у зеркала, а в кресле развалился лысоватый полненький человечек в халате с драконами. Он внимательно изучал свежий выпуск «Радостей Копенгагена». Увидев меня, лысенький засуетился, уронил куда-то журнальчик, встал и довольно изящно шаркнул ножкой:
— Какая приятная неожиданность!
Тут я его узнала. Вчера, в холле «Ореанды», он истошно кричал, что как ветеран земной сцены имеет все права расположить своего артиста именно на девятнадцатом этаже. Я спросила, где Аль. Они ничего не знали: парнишка только сегодня въехал в освободившийся номер. Извинившись, я вышла.
В баре прохладно и пусто. Вот и опять я — одна. Как три года назад. Совсем одна. Аль… не хочу называть тебя подлецом. Но как еще? Три года назад — и теперь… Трус, трус, трус. «Что у вас есть покрепче? „Билли“? Нет, лучше водки…» Тепло разливается по телу, в голове гудит. Зал понемногу заполняется. «Вот теперь, пожалуй, „билли“. Двойной!» Я смотрю в полумрак: там смеются, танцуют, жмутся друг к другу… Карлики, вы знаете, что такое любовь? Где вам… Аль! Карлик, трус, пигмей… «Еще двойной „билли“!» В зале темнеет. Перед моим столиком качаются два… нет, один гном, мерзкий, носатый ли-ли-пут. Откуда-то издалека доносятся слова:
