Ярослава Кузнецова - Химера
В старом замке устроили музей и, по совместительству, жилище для второстепенных королевских родственников.
Амарела посмотрела на встрепанного, как птенец галки, оруженосца, мирно дрыхнувшего в кресле у противоположной стенки.
Ох уж эти второстепенные родственники.
Вся политика в Марген дель Сур испокон веков делалась "по знакомству". Вот и мальчишку ей навязали в сопровождающие, потому что он сын какой-то тридцатиюродной тетушки и "мальчика надо пристроить". Всю поездку он таскался с "Историей ста семей" подмышкой, в которую и втыкался в любую свободную минутку. Впрочем, обузой не был — и хорошо.
"Алькон" коснулся шасси посадочной площадки и покатился, притормаживая. Гул двигателей стих, мальчишка вздрогнул и проснулся, завозился в кресле, отстегивая ремень.
— Хавьер, выход в другую сторону, — устало произнесла она.
Аэропорт Кампо Селесте встретил рейну палящими потоками света и выцветшим до слепоты небом. После нежной северной лазури оно казалось белесым, раскаленным. Тени умалились и прятались под крылом самолета и под брюхом здоровенного бронированного лимузина, ожидавшего у трапа.
Амарела вспомнила, как в детстве убегала из под надзора тетушек и бабушек, проникала зайцем на паром через Маржину и шлялась среди пестрой толпы провожающих и встречающих с ватагой оборванных приятелей. Стырить шоколадку или апельсин с лотка считалось верхом молодецкой удали.
Несколько раз ее привозили домой зареванную и в полицейской машине, мать только вздыхала, а отец хмыкал и честно платил штрафы.
Кровь Ливьяно — не голубиная кровь, говорил он и ухмылялся в усы.
Теперь ее ождал роскошный лиловый транспорт с гербами Марген дель Сур на дверцах, и охрана — трое здоровенных парней в традиционной морской форме.
— А где Каро? — спросила она вместо приветствия.
— Нездоров, — ответил незнакомый ей офицер, открывая дверцу.
Амарела поспешно нырнула в прохладу просторного салона, охрана села по бокам, Хавьер заполз на переднее сиденье со своей книжкой.
— Не читай в дороге, укачает, — пожурил его офицер.
Доберусь до дома, приму ванну и отменю на сегодня все дела. Высплюсь, мечтала рейна. Вот сейчас мы повернем направо, проедем по набережной, погрузимся на паром — и готово.
Машина плавно залегла в поворот.
Налево.
Амарела закусила губу.
Стражи по обе стороны каменно молчали.
— Куда мы едем? — резко спросила она. — Что вы себе позволяете?
Молчание.
Хавьер закрыл книгу и заозирался испуганно.
— Я приказываю дать ответ немедленно.
— Распоряжение адмирала Искьерды, госпожа, — неохотно ответил офицер, не поворачивая головы.
Налево.
Налево — это значит в старый замок.
Музей, прибежище для второстепенных родственников и… тюрьма.
* * *Невенитский монастырь лежал в зеленой чаше долины, как россыпь колотых кубиков сахара,
Сейчас по этому сахару ползли мухи.
Он привстал в стременах, вглядываясь.
Здоровенный, в полных латах, жеребец под серой попоной без гербов, тихонько фыркнул, ударил копытом в землю.
Коричневые, черные фигурки, ватные клочья дыма и треск пороховых зарядов.
Насколько он мог видеть, ворота монастыря были уже выбиты и толпа втекала внутрь. Горели какие-то внутренние постройки.
Опоздал, продрало холодом по спине и он поднял жеребца в галоп. Длинная, с заостренным кончиком шпора с непривычки скребанула по краю накрупника.
Снова опоздал.
Тяжело закованный конь пронесся по истоптанной сотнями ног колее, мимо низкой каменной ограды, за которой цвели вишни и метались над кронами напуганные птицы.
Буууум, рявкнула пушка и от круглой стены монастырского донжона полетело каменное крошево.
Пожар разгорался и сквозь черную пелену просовывались огненные языки.
Во дворе кричали.
По приказу командора Яго, торопливо сказал он, не раздумывая въехав конем в буро-черную толпу. Копыта высекли искры на мощеной площадке перед уроненным мостом. Среди бурого, серого и черного тут и там мелькали яркие пятна. *Народный гнев, яростный и праведный* умело направлялся.
Чрезвычайно важное и очень срочное дело ордена.
Стилизованный собачий ошейник — железный, на петлях, перехлестывал горловину трехчастного шлема.
Вот приказ, еще сказал он, упирая копье о железный зацеп — серый флажок взметнулся вверх полосой дыма- и нетерпеливо сунул бумагу с печатью под нос сержанту, который предпочел не участвовать в резне внутри монастыря, а смотрел на дорогу, безразлично повернувшись спиной к воротам.
Обзор внутри чертова шлема был не лучше, чем у крысы в крысоловке — узкая полоса.
Мост был опущен, скорее всего ему не позволят вывезти детей, хорошо что больше не видно латников, и он все поглядывал на круглый невысокий донжон, который еще держался и в распахнутые ворота было видно, как ударяют бревном в окованные двери.
Личико покажите, благородный сэн, сказал сержант. Читать то я не умею, с чего бы мне читать. А вот память у меня хорошая. Слишком много нелюдей нынче скрыться желает. А ну как под шеломом у вас нечестивая масть.
Он выхватил меч, непривычный, не под руку, плохо сбалансированный, рубанул наотмашь и поскакал к мосту, расшвыривая пеших.
Жеребца ткнули рогатиной, лязгнул металл о металл, здоровенная тварь в украшенном шипами налобнике рванулась вперед, прямо по человеческим телам. Он бросил копье и рубил как сумасшедший, он всегда старался не калечить пехоту, война дело благородное, рыцарь против рыцаря, а простецы пусть уродуют друг друга сами, как хотят…
Он рубил и рубил, как мясник или дровосек, напрягая мышцы и жилы, с силой выдыхая, когда меч летел вниз.
Арбалетный болт звонко ударил в забрало и отскочил.
Пахло кровью и дымом. Всегда пахнет кровью и дымом, за долгие века этот запах пропитал его насквозь.
Кровь, дым, пронзительные крики раненых и птиц.
На брусчатой мостовой лежит мертвая невенитка, серый капюшон свалился, серебряные волосы залиты кровью и вываляны в пыли.
Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом, этого не могло быть, он помнил что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много, они сдавливали конские бока, как волны моря, снова рявкнула пушка, стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или может уцелевшие защитники замка приняли его за врага. Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.
