Светлана Крушина - Путь Богини Мудрой
Лекад вышел к ним вместе с юношей. Сложил руки на груди и бесстрастно смотрел, как Лионель склонил непокрытую голову и безропотно позволил рослым молодцам связать за его спиной руки и накинуть на шею веревку. Веревка означала, что вина его не подвергается сомнению. И дело только за приговором.
Лионель был совсем белый, но держался спокойно. Мысленно он уже находился в подземельях Прайоса.
За свободный конец веревки взялся один из служителей Прайоса, и процессия вышла на улицу.
На ступенях храма собралась небольшая толпа. Над нею разносился разноголосый гул, но при появлении Лионеля наступила тишина.
— Дорогу! Дорогу! — громко и требовательно покрикивал один из храмовников. Но и без того люди в тяжелом молчании расступались перед преступником и его конвоирами. Провожали их взглядами.
Улица начиналась у ступеней храма Перайны, вилась меж домов (от многих ныне остались одни почернелые печные трубы) и вскоре выворачивала на широкую площадь. Посреди площади возвышалось огромное, пышное, раззолоченное святилище Бога-Солнца. И улица, и площадь были запружены народом. Люди, правда, повсюду покорно и тихо расступались перед процессией.
Недобрые взгляды давили на плечи, как камни. Хлестали, как пощечины. Лионелю хотелось ссутулиться, съежиться, припасть к земле — только бы на него перестали смотреть. Лучше бы обсыпали бранью, закидали камнями, наплевали в лицо! Все лучше, чем эти тяжкие, обвиняющие взгляды. Но он заставлял себя выпрямиться. Смотрел прямо в лица обступавших его людей. Он невольно искал среди множества лиц знакомые черты. Однажды ему показалось, что в толпе мелькнули черные глаза госпожи Аманды. Другой раз примерещилось бледное, искривленное лицо Ивона.
Путь был недолог, но показался вечностью. Наконец, Лионель остановился перед храмом. Поднял глаза на сверкающий в солнечных лучах стеклянный купол. Над входом висело огромное медное солнце. В нем отражался свет солнца настоящего — оно стояло уже высоко в небе.
Лионель вошел в алтарный зал, следом хлынула толпа желающих своими ушами услышать приговор Поджигателю. Со всех сторон набежали проворные и неслышные служители Прайоса, оттеснили народ к стенам.
Справа от алтаря, на возвышении сидели пятеро судей. Все — уважаемые, честные горожане. Лионель знал их всех. В свое время ему даже приходилось лечить одного из них. А у другого, седого и полного, как-то захворала внучка… Теперь все пятеро смотрели на Лионеля сурово и холодно. Будто не узнавали.
Он стоял перед ними, словно оцепенев. Спиной чувствовал враждебные взгляды.
— На колени, — вполголоса обратился к нему один из храмовников (четверо их так и стояли вокруг, склонив головы). Несильно толкнул в спину. Лионель повиновался.
Откашлявшись, Первый судья развернул перед собой свиток и заговорил. Его слова с трудом достигали сознания юноши. Он мало что слышал и еще меньше понимал.
…Дерзкий, возомнивший о себе юнец… недостойный милости Богини… непозволительная гордость… пренебрежение советами старших наставников… преступная самоуверенность и легкомыслие… запрещенные опыты… неисчислимые беды… жертвы и разрушения… множество погибших и лишившихся крова… мужья, потерявшие жен… матери, потерявшие детей… дети, оставшиеся без родителей…
— Дайте подсудимому воды! — вдруг громко проговорил Второй судья. Один из четверки храмовников заколебался, бросил взгляд на белого, застывшего в оцепенении Лионеля. Шагнул было в сторону… Юноша, который до того смотрел в пол, поднял на судей глаза. И сказал тихо, но внятно:
— Благодарю вас, мэтр, но не стоит беспокоиться. Воды мне не нужно, я чувствую себя хорошо.
По толпе прошел рокот. Второй судья с сомнением скосил глаза на Лионеля.
— Кхм… воля твоя, воля твоя, юноша.
Чтение возобновилось.
— Ввиду всего сказанного, подсудимый, по имени Лионель сын Германа, был отлучен от братства Богини Мудрой и передан в руки правосудия Прайоса… Мы же, служители справедливого Бога-Солнца, постановили: названный Лионель сын Германа, в прошлом — аркарский маг… приговаривается к смерти!
Многоголосый вздох всколыхнул пропитанный солнцем воздух высокой залы. Даже стекла дрогнули в округлом куполе! Лионель тоже глубоко вздохнул. Вот оно! Искупление.
Но судья переждал и заговорил снова.
— Однако, принимая во внимание прежние заслуги преступника перед городом — ибо многие из нас знают этого человека как искусного лекаря, перед которым, бывало, отступал сам Борон, — а так же прислушавшись к голосам, прозвучавшим в его защиту… суд постановил заменить смерть пожизненным изгнанием.
Толпа взревела. Лионель качнулся назад, и кто-то из храмовников схватил его за плечи. Такого исхода юноша никак не ждал…
— Преступник должен покинуть город в двадцать четыре часа. Ему дозволяется взять с собой все, что он почитает нужным: деньги, личные вещи, документы. Дозволяется так же попрощаться со всеми, с кем он пожелает. Преступнику не дозволяется ни под каким предлогом возвращаться в город никогда, до самой его смерти. Понял ли ты ясно мои слова, Лионель сын Германа? — бесстрастно обратился Первый судья к Лионелю.
— Да, — тихо, но отчетливо ответит тот.
— Имеешь ли ты что-нибудь сказать суду?
Лионель приподнялся было, но чужие руки властно надавили ему на плечи. Он снова упал на колени.
— Я прошу суд о снисхождении…
Толпа зароптала, судьи нахмуренно запереглядывались.
— Тихо! — перекрывая гул голосов, крикнул Второй судья. — Тихо! — он наклонился к Лионелю. — Приговор ты слышал. Обжалованию он не подлежит.
— Я только хотел бы просить отсрочить его исполнение. И дозволить мне остаться в Аркаре на время, потребное для полного излечения девицы Лионетты…
— Негодяй! — послышалось отчетливое восклицание. Лионель узнал голос Ивона.
— Тихо! — призвал к порядку Третий судья. Воздел руки к стеклянному куполу, сквозь который струился яркий солнечный свет. — Больше почтения к Богу-Солнцу в его собственном доме.
Судьи наклонились друг к другу, сблизив головы. Пошептались. Вдруг толпа всколыхнулась, и какая-то растрепанная женщина протолкалась сквозь плотную массу людей и бросилась к основанию возвышения. Покрывало на ее голове сбилось, открыв бледный лоб, запавшие глаза и неубранные черные волосы. Сердце Лионеля учащенно заколотилось — он узнал госпожу Аманду. Изменилась она ужасно. Иссохла, почернела. При виде ее выражение лиц всех пяти судей разом изменилось. На несчастную женщину они смотрели с жалостью и сочувствием.
— Это моя дочь, он говорит о моей дочери! — вскричала госпожа Аманда, протягивая к ним исхудавшие руки. — Лионетта, моя девочка, моя единственная дочь! По вине этого негодяя она едва не погибла! Умоляю, позвольте ему остаться. Пусть вернет мне мое несчастное дитя! А после убирайся, слышишь? — она резко обернулась к Лионелю. Черные неистовые глаза сверкнули. — Убирайся, и не смей никогда впредь с ней заговаривать! Не смей даже взглядом касаться, колдун! Злодей! А я-то еще привечала тебя в своем доме! Так-то ты отплатил мне за все добро! Убийца!
