Алла Гореликова - Четыре жезла Паолы
Девчонка спустила кофту с плеча, достала малыша и ловко пристроила к груди. Гости ее не смущали. Ребенок чмокал, посапывал, елозил сжатым кулачком по белой коже, а Паола с трудом удерживалась от вопроса: тебе самой-то лет сколько?! Бабка, видно, поняла, буркнула, пожевав губами:
— Высокие господа не спрашивают, хотят ли смердки позабавиться.
Паолу бросило в жар. Конечно, крылатую деву никто тронуть не посмеет, но… не всегда она была крылатой, не всегда жила в спокойной тишине гильдейской школы. У нее была мать, с которой когда-то так же «позабавились». И не было отца.
Но, вздумай она сейчас сказать этим женщинам, что понимает, они не поверят. Им не объяснить.
Им не нужны ее объяснения, ее сочувствие. Сейчас она — тоже из «высоких господ», и кому какое дело, по праву рождения или по дару Всевышнего.
Паола подобралась ближе к огню, окунула ладони в теплый воздух. Сказала тихо, заметив косой бабкин взгляд:
— Холодно у вас тут.
— Пусть холодно, зато тихо, — ответила вместо бабки девчонка. — Чужие не заглядывают.
— Вроде нас? — хмыкнул Гидеон.
— И вроде вас тоже. И другие… всякие.
— Так уж и никто?
— Чужих — никто. — Девчонка встала, уложила наевшегося малыша в люльку. Усмехнулась. — А кто мне свой, того тебе, господин рыцарь, знать не надобно.
— Тебя звать-то как?
— Не важно.
Малыш захныкал. Бабка зыркнула на ученицу, буркнула:
— Разболталась, девка. Укачивай теперь.
Люлька мерно заскрипела, покачиваясь. Внезапная тоска охватила Паолу, резанула по сердцу.
— Ой-баю-баю, тебе песенку пою, спи, малыш, усни, в темну ночку не смотри…
Молодая мать, по-детски миловидная, наверняка младше самой Паолы года на два, на три, тихонько раскачивалась вместе с люлькой. Мурлыкала под нос:
— Ой, да темна ночь, зло да страх, бегите прочь, ой-баю-баю, тебе песенку пою…
Малыш сопел все ровнее, может, и спал уже, но девчонка пела и пела, и почему-то от ее колыбельной отступала тоска:
— Ой, да темна ночь, да бела в ночи метель, спи, малыш, усни, беды снегом занеси… Снегом унесет, да метелью заметет, ой-баю-баю, да метель тебе споет…
Гидеон поежился вдруг. Сказал тихо:
— Близко вы от горных. Не тревожат?
— А чего им нас тревожить? — откликнулась старуха-травница. — Мир у нас с ними, хвала Вотану.
— Чужим богам молитесь? — Взгляд Гидеона похолодел, резанул так — даже Паола испугалась. А бабка лишь плечами повела безразлично. Ответила:
— Всевышний высоко, столица далеко, а снежные земли рядом. А там — Вотан главный, его власть. Ты, господин рыцарь, не понимаешь.
— Не понимаю, — согласился Гидеон. — Одно знаю, Небесный Отец отступников не любит.
— Церковь их не любит, — равнодушно возразила бабка. — Вот такие, как ты, не любят. А Всевышнему все равно. У богов там, наверху, свои счеты, и Вотан ему не враг.
— Много болтаешь, — рыцарь поморщился, — доболтаешься.
— А и доболтаюсь, не твоя печаль.
— Ой, споет метель, как в ночи темным-темно, — навевала сон девчонка над люлькой.
Бабка выдернула из углей горшок с их едой, переставила на криво сколоченный стол:
— Вот.
Гидеон ухмыльнулся криво, кивнул Паоле:
— Садись, поедим.
От горячего Паола наконец-то согрелась. Теперь ее начало неудержимо клонить в сон.
— Где лечь можно, хозяйка? — спросил Гидеон.
— А где хотите.
Рыцарь пожал плечами, кивнул Паоле на лавку, а сам, завернувшись в плащ, устроился на полу поперек дверей. Паола свой плащ предпочла расстелить на лавке вместо матраса и подушки. Легла, свернулась калачиком, укрывшись собственным крылом и жалея, что нельзя натянуть его на макушку, как одеяло. Заснула — как в черную яму провалилась. Но и во сне ей чудилось тихое пение…
Утро не прибавило хозяйкам хижины гостеприимства. Бабка зыркала волчицей, девчонка смотрела, как на пустое место. Паола охнула, потянувшись: за ночь тело застыло, занемело. Очаг остыл, и не похоже было, что бабка кинется его раздувать ради гостей. В щели под потолком свистел ветер.
Гидеон ухмыльнулся, хрустнул суставами, разминая пальцы. Кивнул Паоле:
— Пойдем. Спасибо, хозяйки, за приют.
Когда хижина осталась далеко за спиной, хмыкнул:
— Можно спрятаться от мира, но вряд ли у них получится не пустить к себе войну. Лучше бы к людям шли.
Паола покачала головой, но спорить не стала.
* * *До самых снегов больше им жилья не попадалось. Неприветливые здесь были места, холодные, глухие. Казалось, все живое бежит отсюда. Только выл в корявых ветвях стылый ветер, а ночами ему вторили волки. Странные, слишком уж умные волки, опасающиеся нападать на двух явно не беспомощных путников, но не упускающие их из вида, провожающие, следящие издали. Словно ждущие чего-то.
Паола научилась разводить костер, спать на земле, вовремя замечать низко нависшие ветви: пробирались звериными тропами, не везде позволяющими идти в полный рост. Не научилась только не слышать этот вой. Он вяз в ушах, завораживал, грозил, а иногда слышалась в нем колыбельная давешней девчонки: ой, споет метель, как в ночи темным-темно… Тогда ночь подступала ближе, и даже костер не мог разогнать стынь.
К границе подошли под вечер. Выбрались из леса, и Паола замерла, забыв дышать, не в силах впустить в себя новое, невиданное прежде: огромную, чистую, сверкающую острыми звездными искрами белизну. Бесконечную, до горизонта, до неба; и даже само небо над нею утратило синеву Жизни, поблекло, затянулось белесой дымкой. Как в зеркале, подумала Паола; впрочем, мысль мелькнула мимолетно и тут же забылась, оставив лишь удивление.
— Плохо, — тихо сказал Гидеон, — тропу замело. Надо к лесу пробираться.
— А есть тут лес-то? Как вообще деревья расти могут в этом… — Паола наклонилась, осторожно дотронулась до белого… «снег», подсказала себе. Снег уколол пальцы хрустким холодом — совсем не сильным, терпимым. Может, не так уж тут будет и страшно?
— Растут как-то. — Гидеон пожал плечами. — Вон он, лес.
Паола прищурилась, заслонила глаза ладонью: белизна мешала разглядеть, на что показывает рыцарь. Показалось, и правда темнеет что-то вдали.
— Давай вернемся, — предложил вдруг Гидеон. — Туда дойти до темноты не успеем, не в снегу же спать.
В покинутом ими зеленом сосняке, где-то совсем близко, переливчато завыл волчий вожак. Ему ответило слаженное торжествующее многоголосье. Девушка вздрогнула. Послышалось: только вернитесь, ждем…
— Нет, пойдем лучше. Возвращаться — не к добру.
Ноги провалились в рыхлое, холодное, глубокое — почти по колено. Паола взвизгнула, взмахнула крыльями.
