Анна Гурова - Превращение
— Может ли настоящий йогин отбиваться от комаров во время медитации?
— Если йогин настоящий — комары ему пофиг, — ответил мудрый учитель. — А если пока просто так сидит — да пусть отбивается на здоровье!
Зато на этот раз мороз помог мне в борьбе со сном. Я отследил момент, когда сон подкрался ко мне, и начал изо всех сил ему сопротивляться. Вначале холод был моим союзником. Я так стучал зубами, что разбудил бы сам себя. В таких условиях смог бы заснуть только белый медведь. Но часам к трем я понял, что уже не чувствую холода и засыпаю, проваливаясь в забытье, как в глубокую теплую перину.
«Не спи, замерзнешь!» — взывал я к себе, воскрешая в памяти наиболее душераздирающие моменты из северных рассказов Джека Лондона.
«Ну и что? Смерть от замерзания — самая легкая!» — сонно возражал мне внутренний голос, такой же начитанный.
К счастью, часа в четыре начало понемногу светать. «Ну еще часик, и можно идти греться, — подбадривал я себя, поглядывая на часы в мобильнике. — Вот сейчас явятся демоны меня искушать… Не зря же я здесь сижу! Демоны, ау! Вам дается последний шанс!»
И тут появилось нечто гораздо худшее.
— Эй, гражданин! — раздался голос с улицы.
Я замер, пытаясь стать невидимым. Возле забора маячил смутно различимый в сумерках силуэт в фуражке. Вспыхнул фонарик, луч пробежал по участку и уперся мне в лицо. Впрочем, я уже по голосу догадался, кто передо мной.
Мент!
Лучше бы демоны, ей-богу!
Как он тут оказался?! Подкрался, чтобы проследить за мной? Или это еще один невидимый летун из команды Грега? Нет, если это окажется так — немедленно еду домой! Если меня, конечно, отпустят.
— Вы что там делаете? — спросила фуражка строгим голосом.
Я щурился, загораживаясь ладонью от света. На ум сразу пришла куча ответов, один другого хуже: «Копаю червей/полю клубнику/медитирую» — после любого из них, особенно последнего, меня сразу заберут.
Причем, минуя отделение, прямо в дурдом.
Луч фонаря все так же слепил меня. Мент оказался настырным.
— Эй, мужик, я тебя спрашиваю! Чего молчишь? Ты там живой?
Я преодолел искушение прикинуться пугалом, и брякнул:
— Здрасьте!
— Живой, значит. Уже неплохо.
Увидев, что я трезв и вменяем, мент небрежно козырнул.
— Старший лейтенант Помер.
— Как?!
С раздражением — видимо, такая же реакция бывала у каждого, — он объяснил:
— Поммер. С двумя «м»!
— А! — я выдохнул с облегчением и жалобно попросил: — Слушайте, уберите фонарик! И так уже светло!
Как ни странно, он послушался. Луч соскользнул на землю и погас. Я, наконец, смог разглядеть, с кем говорю. Мент стоял, облокотившись на мой забор, и всматривался в предрассветные сумерки.
— Ну и че ты там сидишь? — спросил он. — Ишь ты, и фанерку подстелил… Совсем чокнулся — в парнике ночевать? Так и замерзнуть недолго!
Похоже, он принял меня за бомжа. Но вместо того, чтобы поддержать его в этом безобидном заблуждении, я поспешно возразил:
— Нет, я здесь живу. В смысле, не в парнике. Это моя дача!
Мент мне явно не поверил.
— А в огороде ты ночью что забыл?
— Я тут это… клад ищу!
— Что-о?!
Я мысленно треснул себя по лбу. Неудачнее ответить было просто невозможно. Теперь он точно не уйдет.
Придется выкручиваться.
— Ну, клад. Сокровища. Знаете, в древние времена разбойники закапывали в землю добычу…
— Какие разбойники? — оживился мент. — Местные?
— Ну это я так, к слову. Просто я объясняю. То есть, мой клад закопали не разбойники, а совсем наоборот…
— А лопата твоя где, кладоискатель? — проницательно спросил страж закона.
— В сарае, где же ей еще быть?
Мучительно пытаясь выкрутиться, я загонял себя все дальше в пучины вранья.
— Понимаете, я ведь сначала должен точно вспомнить место.
— Какое еще место? Ты мне лапшу на уши не вешай!
Я отпустил поводья и пустился в безоглядное фантазирование. Вскоре на свет явилась драматическая история о прабабке—графине, которая после революции спрятала свои брильянты в стул, а стул закопала в огороде.
— Какой именно стул? — деловито уточнил мент.
Я ляпнул:
— Венский.
И осекся, вспомнив, как выглядит венский стул. Оставалось только надеяться, что эрудиция мента меньше, чем у меня. Но он, кажется, не только не разбирался в мебели, но и «12 стульев» не читал. Слушал он недоверчиво, но во все уши.
— А откуда ты знаешь, что копать надо именно тут? У тебя что, карта есть?
В его голосе отчетливо звучала насмешка. Я взмок, несмотря на морозец. Не верит! Мало убедительности!
— Ну вы скажете, — фальшиво возмутился я. — «Карта»! Что мы, в пиратов тут играем? Я сюда уже приезжал с металлоискателем. Не помните? Осенью, в начале сентября! На белых «Жигулях»!
Тут я ничем не рисковал. В огородную страду в Зеленкино столько народу, что хоть с экскаватором приезжай — он меня не вспомнит.
— Приезжали мы вместе с братаном двоюродным, — это его металлоискатель, — прошлись по участку. Но я же не буду при нем копать! Это ж ведь делиться придется. Я ему сказал, что хочу проверить, нет ли осколков снарядов или самих снарядов…
Мент задумчиво кивнул. Я похвалил себя за правдоподобную подробность. Полвека назад тут шли тяжелые бои, и земля нашпигована военным железом. «Молодец! — сказал я себе. — Чем больше достоверных деталей, тем проще соврать в главном».
— Идем мы, значит, с братаном, и вдруг металлоискатель срабатывает! Братан говорит — «давай копать!», а я говорю: не, вдруг рванет?!
— Погоди, — вмешался ушлый мент, — ты же сказал «бриллианты». Эта штука разве и камни под землей видит?
— Разве я сказал «бриллианты»? Ну да… Я имел в виду: кольца, диадемы, фермуары, эти…флердоранжи…
— А, в оправе. А ты, стало быть, металлоискатель настроил на драгметаллы. Понял. Неглупо, — одобрил мент.
Кажется, он начинал мне верить.
— … короче, я и приехал на этот раз один, — закончил я. — А место-то и забыл! Зимой тут все по-другому выглядит. Земля замерзла, где попало, копать не хочется. Вот я и сижу — вспоминаю.
— Ночью?
— И днем, и ночью! Все сижу, и думаю только об одном — о них, родимых, о сокровищах фамильных…
— Понятно, — буркнул мент. — Все только о бабле и думают круглыми сутками.
Некоторое время он в задумчивости топтался у забора, явно не зная, как поступить.
— Ты вот что, — решил он под конец. — Найдешь, зови меня. Надо непременно заявить государству. Двадцать пять процентов положено тебе, знаешь?
— А тебе сколько? — не удержался я.
