Кэрол Берг - Стражи цитадели
— Спасибо, — выдохнула я, придя в себя от увиденного чуда. — Как это красиво…
— Слишком холодно, чтобы разбудить его совсем, и я знаю, что должен быть осторожен в этом мире. Но мне показалось, что это может слегка развеять вашу печаль.
— Так оно и вышло.
Я не хотела, чтобы он видел мои слезы. Но, может быть, он подумает, что я плачу о своей матери.
— Вы придете навестить меня снова? Дассин был почти рядом с нами.
— Если мой страж позволит мне. Я бы очень этого хотел…
Его слова и улыбка угасли, когда он взглянул на меня. Нахмурившись, он коснулся пальцем моих мокрых скул и внезапно переменился в лице, как если бы у меня вдруг выросли крылья или перед ним кто-то восстал из мертвых.
— Сейри… вы… — Боль исказила его черты, он резко побледнел и, сотрясаясь от дрожи, через силу прошептал: — Я знаю вас… — Кейрон обхватил голову руками. — Путеводная звезда во мраке… боги, как темно…
Зажмурившись и склонив голову, он застонал и отшатнулся прочь. Я бросилась к нему.
— Нет! — зло выкрикнул Дассин, оттолкнув меня в сторону и подхватив Кейрона под руку. — Что вы наделали? Что вы ему сказали?
— Ничего. Ничего запретного. Мы ходили, беседовали о саде. Ни слова о прошлом. Он заставил дерево цвести для меня.
Дассин положил свои ладони на виски подопечного, что-то неслышно бормоча. В тот же миг лицо Кейрона расслабилось. Когда его глаза вновь открылись, он смотрел в землю, и свет в них погас.
— Что это? Что произошло? — прошептала я.
— Как я и говорил. Не самое подходящее время, чтобы привести его. Вы слишком сильно на него влияете. — Старик взял Кейрона за руку. — Пойдем, сын мой. Наше время здесь истекло. Предстоит трудный путь домой.
Они пошли по тропе вдоль восточной стены сада.
— Дассин! — окликнула я его. — С ним все будет хорошо?
— Конечно, конечно. Он поправится. Я ошибся, оставив его слишком рано и слишком надолго. Всего лишь шаг назад.
Прежде чем я успела с ним попрощаться или узнать, когда они придут снова, две белые фигуры растворились в искристой дымке.
ГЛАВА 5
КЕЙРОН
Бесспорно, я самый жалкий из безумцев. Эти руки… не они поднимали кубок вина в честь моего отца в день, когда он стал правителем Авонара, моего Авонара из мира людей, Авонара, которого нет больше. Не та аэорма. Слишком большие, с чересчур широкими ладонями. Волоски на их тыльной стороне слишком светлые. И лицо — я всматривался в безмятежный пруд, так правдиво отражавший деревья и камни за моей спиной и облака на лазурном небе, но видел совсем не то лицо, которое всплывало из глубин моей памяти. И левая рука… всего четыре шрама. В какой реальности исчезли сотни таких же? Каждый — болезненное исступление, так ярко запечатленное, напоминание о даре, который остался частью меня. Потеря столь велика, что, кажется, отними у меня всю руку, и это не будет уже иметь значения. Где самый первый из них — длинный, неровный, оставленный днем, когда я сжимал в объятиях умирающего брата и вместе с ним будущее, так ужаснувшее меня, днем, когда я узнал, что я — Целитель? Благодаря этому дару я спасал людей от смерти.
Итак, это руки чужака. Хотя я знаю и их историю. Знаю, чувствую и помню… Они умащены маслом силестии, которое благословляет Наследника нашего древнего короля, Д'Арната, на служение своему народу. Этими руками я поднял коленопреклоненных Наставников Гондеивдень, когда стал принцем Авонара, того, другого Авонара, который все еще существует. Эти руки обращались с мечом с ювелирной точностью и быстротой молнии. Они отнимали жизни — сознание этого наполняет мою душу отвращением. Как мог я убивать и при этом считать себя правым? Но я способен на это и горжусь своей удалью…
Сидя в саду Дассина, я прижимал руки — руки чужака — к лицу, вгоняя в глазницы тысячи игл в надежде, что этим ярким, ветреным зимним утром мир не развалится на куски, а если и развалится, то я этого не увижу. Как всегда после занятий с Дассином, мои поиски понимания оставили меня на самом краю пропасти в сознании, глядящим в… ничто. Абсолютное ничто. Если я задерживался там слишком надолго, чересчур упорно пытаясь собрать воедино какой-либо отчетливый образ в этом зияющем провале, вселенная распадалась передо мной не только в сознании, но и в вещественном мире тоже. Что бы я ни видел перед собой, зазубренные осколки мрака рассекали изображение на крошечные частицы: дерево, камень, кресло, рука, которые затем одна за другой исчезали в бездне.
Попытки удержать мир целым чувствовались так, как будто у меня из черепа вырывают глаза. Еще страшнее, чем физическая боль, был цепенящий, удушливый ужас, который всегда приходил следом. И я нутром чувствовал, что, если хоть раз позволю исчезнуть всему миру, мне будет уже не найти пути назад. Если я был еще в состоянии говорить, я просил Дассина остановиться, стереть вернувшееся ко мне, избавить меня от крупиц холодного рассудка, уверяющих, что мне никогда не обрести целостность, пока я не вспомню все.
Что же отвечал мне мой учитель, мой спутник, мой хранитель, когда я умолял его о милосердии? Он гладил мою трясущуюся голову, разжимал дрожащие пальцы, которыми я отчаянно вцеплялся в его мятый балахон, и говорил:
— Сегодня мы немного перестарались. Отдохни на часок подольше, прежде чем мы начнем снова.
Поскольку вопросы, одолевавшие меня, мои жалкие попытки разобраться в том, кем я был, и жизнях, которые прожил, были, разумеется, лишь неизбежным следствием занятий с Дассином.
В бытность свою Целителем в человеческом мире, я забрел однажды в глухую деревеньку Пернат. Ее жители нашли дерево, плоды которого, высушенные, размолотые и смешанные с вином, вызывали путающие видения, принятые этими людьми за послание их богов. Селяне пили зелье, отбивающее желание есть, и заботиться о себе. Когда я нашел этих несчастных, трупы их истощенных, заброшенных детей валялись по всей деревне. Несколько еще дышащих взрослых умирали от голода и болезней. Хотя они прекрасно знали, что безграничная глупость довела их до жалкого состояния, они не могли отказаться от зова своих богов. Теперь я понимал их. Даже вымотавшись до того, что уже не было сил ни есть, ни пить, рыдая от истощения и безумия, я не мог отказаться еще раз отведать даров Дассина. Дассин — мой хозяин и подданный, мой тюремщик, целитель и палач.
Порыв холодного ветра рванул капюшон моего белого одеяния, сдернул его с головы и швырнул мне за шиворот горсть снега с голой ветки. Я потянулся назад закоченевшими руками и стряхнул снег, лишь несколько ледяных капель стекли по спине. Дрожа, я спрятал чуждые мне ладони в складки шерстяного одеяния.
