Гай Гэвриел Кей - Самая темная дорога
— У нас свои отношения со смертью, — сказал Руана, — и они такие с тех пор, как наши нити появились в Гобелене Фьонавара. Ты знаешь, что пролить нашу кровь означает накликать смерть и проклятие. Но есть то, чего ты не знаешь. Мы прятались в этих гоpax, потому что больше ничего не могли сделать, будучи теми, кто мы есть.
— Руана, — снова раздался голос женщины, — ты их призвал?
И теперь он повернулся к ней, медленно, словно на плечах его лежал тяжкий груз.
— Да, Иера. Мне очень жаль. Я буду петь об этом в Каниоре и молить о прощении с помощью обрядов. Если я его не получу, то покину Кат Миголь, как когда-то Коннла, чтобы грех пал только на меня.
Затем он поднял руки высоко над головой в лунном свете, и больше слова не звучали, потому что начался Каниор.
Это была траурная песнь и волшебное заклинание. Она была невообразимо древней, ибо параико жили во Фьонаваре еще задолго до того, как Ткач вплел в ткань Гобелена нити светлых альвов или гномов, и проклятие крови было частью их природы с самого начала, как и Каниор, который его хранил.
Он начинался с тихого напева без слов, почти ниже порога слышимости, исходившего из уст великанов, собравшихся вокруг Руаны. Он медленно опустил руки и жестом пригласил Ким подойти и встать рядом с ним. Она увидела, что в окружающем их кольце освободили место для Дальридана, Фейбура и Брока. Табор и его крылатое создание остались за пределами кольца.
Руана опустился на колени и знаком приказал Ким сделать то же самое. Он сложил руки на коленях — и вдруг оказался в ее мыслях.
«Я понесу мертвых, — услышала она в себе его голос. — Кого ты мне дашь?»
Биение ее сердца замедлялось, подчиняясь медленному ритму звуков, несущихся от окружающих их параико. Ее руки на коленях слегка задрожали. Она крепко сжала их и дала ему Кевина, а потом Исанну. Поведала, кто они и что совершили.
Выражение лица Руаны не изменилось, он не шевельнулся, но глаза его слегка расширились, когда он понял то, что она ему послала, а затем, мысленно, не вслух, он сказал ей:
«Я их принял, они достойны. Оплакивай их вместе со мной».
Затем громко запел похоронный плач.
Ким никогда не могла забыть то мгновение. Даже несмотря на то, что последовало за ним, воспоминание о Каниоре, его печаль и чистота, остались ясными в ее памяти.
«Я понесу мертвых», — сказал Руана, и теперь он это делал. Своим богатым оттенками голосом он собрал их обоих, Кевина и Исанну, и ввел в круг тех, кого оплакивал. Песнь без слов разрасталась, и его пение вплеталось в нее, нитью в ткань из звуков, имена улетали в ночные горы, и в кругу начали появляться образы параико, погибших в пещерах: Тайери, Кироа, Хиневай, Кайлеа и еще многие, очень многие. Все они собирались здесь и стояли в том месте, где опустилась на колени Ким, вызванные ради этого мгновения магией, сотканной пением. Ким рыдала, но слезы ее души лились беззвучно, чтобы ничто не могло нарушить то, что создавал Руана.
А в тот момент он проник еще глубже, потребовал еще больше. Его голос зазвучал еще сильнее, он проник в прошлое, сквозь спутанную ленту лет, и начал собирать параико с самого начала дней, всех, которые жили своей мирной жизнью, не проливали ничьей крови, прожили полную меру отведенного им времени, умерли и были оплаканы.
И сейчас снова их оплакивали, Когда Руана в Кат Миголе дотянулся до них, раздвинув границы своей могучей души, чтобы обнять всех погибших в бойне среди костров той ночи. Стоя на коленях так близко от него, Ким смотрела сквозь льющиеся слезы, как он это делал. Смотрела, как он пытается найти утешение в этом горе, подняться над тем, что с ними сделали, подтвердить величие сущности параико. Это был Каниор Каниоров, плач по каждому из умерших.
И он своего добился. Один за другим они приходили, призраки всех параико из всех времен, в последний раз собирались толпой в широком кругу оплакивающих, в эту ночь глубочайшего сожаления о самом страшном уроне, нанесенном их народу. Ким поняла тогда, откуда берутся сказки о призраках в Кат Миголе так как в этом месте действительно появлялись призраки, когда исполнялись обряды Каниора. А в ту ночь перевал в горах воистину превратился в царство мертвых. Они продолжали приходить, и Руана рос, принуждая свою душу стать такой огромной, чтобы дотянуться до них и унести их всех в своей песне.
Затем его голос стал еще ниже, в него вплелась новая нота, и Ким увидела, что в круг вошел один великан, выше ростом любого из присутствующих великанов, и глаза его, даже за гранью этого мира, сияли ярче других глаз. Из песни Руаны она узнала, что это был сам Коннла, который совершил грех, когда связал заклятием Оуина, и еще раз, когда создал Котел. Коннла, который один ушел из Кат Миголя, от своего народа в добровольное изгнание — и его снова призвали этой ночью, когда призывали каждого из них, чтобы заново оплакать.
Ким увидела Кевина, занимавшего почетное место среди собравшихся. И увидела Исанну, бесплотную даже среди призраков, так как она ушла дальше любого из них, ушла так далеко, принеся свою жертву, что Ким не могла понять, как Руане удалось вернуть сюда ее тень.
И, наконец, настал момент, когда новые фигуры перестали вплывать в круг. Ким посмотрела на Руану: он медленно раскачивался взад-вперед, его глаза были закрыты под тяжестью бремени, которое он нес. Она видела, как его руки крепко сжались на коленях, когда его голос изменился в последний раз и спустился еще глубже, нашел доступ к еще более чистой печали.
Одного за другим, в непостижимую широту своей души, он вызывал мертвых цвергов и ургахов, которые взяли в плен его народ, и убивали их, и поедали мертвых.
Ким не знала, что могло сравниться по величию с поступком, который Руана совершал в тот момент. Это было утверждение, абсолютное и неопровержимое, сущности его народа. Чистый звук в просторной ночной тьме, провозглашающий, что параико по-прежнему не знают ненависти, что они способны подняться над самым худшим из того, на что способен Ракот Могрим.
В тот момент Ким почувствовала себя очищенной, преображенной тем, что создавал Руана, и, когда увидела, что он открыл глаза и смотрит на нее, продолжая петь, она поняла, что последует дальше. Но в его присутствии она ничего не боялась: смотрела, как он поднял палец и, пользуясь им как лезвием, разрезал кожу на своем лице и предплечьях, нанес глубокие, длинные раны.
Кровь не потекла. Совсем, ни капли, хотя кожа разошлась по краям ран, и она видела внутри обнаженные нервы и артерии.
Он посмотрел на нее. Не испытывая страха, совершенно не страшась, охваченная стремлением оплакивать и искупить, Ким подняла руки и провела ногтями по щекам, а потом вдоль вен на руках, чувствуя, как расходится кожа под ее ногтями. Она была врачом и знала, что так можно убить.
