Юлия Горишняя - Слепой боец
Когда ушла Кетиль, Хюдор перебрала свои вещи и уборы в шкатулке и выложила на покрывало кровати ожерелье из морского камня. Этот камень так называется, может быть, оттого, что привозят его из-за моря; а может быть, оттого, что цветом он похож на море, каким бывает оно обычно в тех краях — темно-серым, как свинец, или даже еще темней, как железо, и, если этот камень отшлифовать, появляется на нем тот самый голубоватый радужный отлив, что на шлифованном металле, по весу только и можно отличить. (Камень этот легче, чем железо.)
Где-то на заморском юге выточили и отшлифовали гладко бусины, круглые, как некрупный жемчуг, — в здешних краях, на севере, такие правильно-круглые шарики делать не умеют, — а уж когда отец Хюдор добыл их и привез на север, искусный мастер на Торговом острове нанизал их на крепкую нитку из конского волоса и скрепил золотою застежкой, что изображала хватающего зверя. Хюдор это ожерелье досталось от матери, а той — от мужа в подарок. И Хюдор любила его и часто надевала; ожерелье было неяркое и красивое, как все вещи, которые носила Хюдор.
А потом она села за прялку снова, потому что летом здесь дни очень длинные и солнце, хотя и стояло уже невысоко от земли, закатиться должно было совсем нескоро.
В этих краях летом света столько, что ночи вокруг Летнего Солнцеворота короткие-прекороткие и ясные — хоть вышивай без огня. И только в конце лета ночи темнеют настолько, что опять становятся видны звезды.
Ввечеру Хюдор позвали ужинать. В доме, как всегда летом, казалось удивительно пусто — ведь дружинников, кормившихся у Борнов, по другую сторону Летнего Пути носила сейчас морем «змея» ее брата; а без них, без их шума и молодечеств, так и кажется, что даже строений на хуторе стало чуть-чуть поменьше. Пастухи были на летовье со скотом, на горных пастбищах, и часть женщин — там же с ними; работники на обмолоте возле тока и едят, а отец Хюдор с ее вторым братом, Борнисом, тоже нынче были на летовье, чтоб поглядеть, как там идут дела. И потому за столами, расставленными в длинной горнице, сидели только сама Хюдор, ее мать, Магрун, дочь Ямера, и еще Тбил Сухая Рука, бывший воин, добрый рассказчик и весьма достойный человек; он ходил по хуторам, рассказывая скелы: и о древних временах, и о недавних, и старые, и новые, а люди в благодарность давали ему несколько мер муки, или сыра, или сукна, а поскольку новые скелы — это, собственно говоря, просто новости, Тбил и люди вроде него были в тех краях как ходячий «листок известий».
Они втроем сидели за столами в середине горницы, а на дальних ее концах, и слева и справа, — служанки и работники, кто тогда был в доме. Хюдор сказала дома заранее о том, что пойдет нынче гадать, и весь ужин чувствовала взгляды на себе — взгляды ежели и с завистью, то не со злою, — ее все любили. Служанка, внесшая миски с ячменною кашей, подавая их, постаралась постоять рядом с Хюдор подольше, ведь ее считали счастливицей, так чтоб и служанке от ее удачи что-то досталось, и Хюдор молчала и чуть ли не улыбалась все время, и из-за нее всем хотелось улыбаться.
Мать, поглядывая на свою Темнобровку-красавицу, не скрывала удовольствия и гордости: по всему видно уже, что эту дочь она выдаст замуж удачнее — престижней, — чем старшую. В полутемной из-за маленьких окон горнице (очаг не разжигали) Хюдор казалось, что блестят только глаза и зубы ее матери, когда та разговаривает с Сухоруким Тбилом, и слышен только материн голос. (А говорили они о погоде, о молотьбе, о работнике, вывихнувшем лодыжку, и пару раз Магрун спрашивала дочку, какими бы примочками лечить лучше, а Хюдор отвечала.) Потом, после молока, они выпили еще узвара, и мать понесла пустой жбан в поварню. Служанки начали убирать со столов.
Хюдор пора было уже идти; она так и думала, что пойдет сразу после ужина, не забегая даже к себе, и потому заранее надела ожерелье. Она подошла к лавке у дверей (это направо от средины горницы, рядом с одной из двух печек), взяла себе летний плащ из сваленных там грудой и стала выбирать дымарь; Тбил Сухая Рука, все сидевший на своем месте, закряхтев, поднялся и подошел к ней; «Подожди-ка, девушка», — сказал. Хюдор торопилась, но не очень, и из уважения к его сединам не могла бы отказать.
— Мне нынче, — молвил ей Тбил, — твоя мать, девушка, рассказала свой сон. Снилось ей, будто идешь ты по лесу, среди высоких деревьев, и подходишь к самому высокому дереву, такому, что и вершины не разглядеть; и вдруг из корней этого дерева вырастают ветки и сплетают перед тобой пышное кресло со спинкой, — твоя мать так и сказала: «Такое пышное и украшенное, как сиденье хозяйки в самых именитых домах». И ты садишься в это кресло, а дальше она проснулась.
— Ну, — хмыкнула Хюдор, — это легкий сон.
— Да, конечно, — согласился Тбил, — он означает, что ты выйдешь замуж за человека из очень именитого дома, каких во всей округе нашей меньше, чем пальцев на руке. — При слове «рука» Хюдор невольно взглянула: его сухая правица, совсем тощая и сморщенная, висела вдоль тела неподвижно, а левой, здоровой, он потянулся к Хюдор и шевельнул слегка ее ожерелье.
— Ты ведь на Гэвина идешь сейчас гадать, девушка?
Об этом обычно не спрашивают, но Хюдор целому свету могла бы сейчас это сказать.
— На Гэвина! — отвечала она, улыбнувшись ярко и гордо.
— Э-эх!.. Не хочу я ничего дурного говорить про людей со Щитового Хутора, они и вам добрые соседи, и я у них четыре ночи когда гостил, Кетиль мне целую меру сукна подарила — такая добрая девушка… — он вздохнул.
Работники уже все ушли, две служанки, какие остались в горнице, были на другом конце ее, а горницы эти в здешних домах длинные, особенно в именитых домах — ведь у тех и народу за столами куда больше. Так что их с Тбилом разговор никто вроде не мог разобрать.
— Да только — хоть они сейчас и живут счастливо — когда филгьи людей из такого рода подходят близко к кому-нибудь, грозной становится их поступь. Я, знаешь ли, могу сказать, я видал, как это бывает. И я ведь вам родич. (Родич он был и вправду — в восьмом колене, тут, если разобраться, чуть ли не все были друг другу родня.) Твоя мать — тщеславная женщина, и имя Гэвиров да серебро и меха в их сундуках ей слишком застят глаза, но, Хюдор, всякие скелы случались с людьми из этого дома, когда ты была еще девочкой, а я — не таким седым!
Хюдор как раз сегодня столько говорила с Кетиль о тогдашних делах, об Олене, из-за которого гневается на род Гэвиров Хозяйка Леса, о распре с Локхирами; и сейчас она подумала о тех убийствах, и брови ее сдвинулись.
— Это роковой дом, — сказала она. — Я знаю. Самые высокие деревья буря валит чаще. Опасно искать под ними приюта; но, — добавила она, — я, дочь Борна, должна ли пятиться от опасности, если она у меня на пути?
