Людмила Безусова - Как лист осенний...
Девушка вытерла пот, стекающий со лба, глянула на свое отражение в темном стекле, слегка поежилась. Такое чувство, что это она содрогалась от страсти, темпераментной драконицей носясь в поднебесье. Покосившись на кондукторшу, украдкой пощупала джинсы. Странно, сухие… Однако ощущения…
Автобус затормозил, высадил девушку на плохо освещенной улице и, фыркнув смрадной смесью бензиновых паров, укатил. Милка осмотрелась, увидела проезжающее мимо такси, вскинула руку в известном всем водителям жесте. Веселый таксист отпустил несколько плоских шуточек, но она, назвав адрес, уставилась прямо перед собой, не обращая на водилу никакого внимания. Девушка упорно пыталась понять, за что ей такое счастье — реальные ощущения навеянных невесть откуда видений — пока не обнаружила, что такси остановилось у родного дома и занудливый водитель, вообразивший себя рыцарем, предлагает проводить её до квартиры. Насмешливо фыркнув, Милка полезла в карман за кошельком и вместе с ним вытащила горстку блеклых янтарно-желтых камешков, отшлифованных неугомонным прибоем до белесости.
— Без сдачи, — Милка швырнула деньги опешившему таксисту, хлопнула дверцей машины и мухой взлетела на свой этаж, словно за ней гнались привидения. И только у двери, ковыряя ключом в замке, успокоилась. А что такого страшного произошло? Камешки появились? Так оставь на память. Память о чем? О чем?
Войдя в квартиру, без сил опустилась на пол. Глаза слипались. Молнией промелькнула мысль, что с каждым сном в её жизнь возвращается нечто, что казалось потерянным навсегда, что оставило вместо себя тугое кольцо безнадеги и глухой тоски. А ведь и правда, из мрачного подземелья она выбралась только благодаря своему упрямству, наперекор чувствам и желаниям, которых и не осталось-то вовсе, которые как-то враз кончились с памятным щелчком окованного железом хлыста, разлетелись по каменным плитам пола радужной россыпью. Милка вспомнила холодный изучающий взгляд Андрея (Андрея ли?), когда она просила помощи. В ожидании удара девушка сжалась, ненависть лавой вскипела в крови…
…лезвие изогнутого клинка вжикнуло по бородавчатой шкуре, едва не выскользнув из мокрой ладони. Нависающая над головой туша откачнулась назад, из разверстой раны на шее толчками хлестнула буро-зеленая жидкость. Меч заплясал, вырываясь из руки, словно хотел напиться крови поверженного врага. Милка не стала противиться, для заговоренных мечей подпитаться энергией смерти в самый раз, злее будут. Подойдя к завалившемуся на бок чудовищу, глубоко вонзила тускло мерцающий меч в едва сочащийся разрез. Фонтанирующий выплеск ударил в лицо. Милка с омерзением отерлась рукой, не обращая внимания на то, что, касаясь её, буро-зеленые вязкие капли твердеют, падая на землю черными стекловидными камешками, что место боя усыпано похрустывающими под сапогами угольными бусинами. С тревогой оглянулась — расслабляться рано, эти твари никогда не ходят по одному.
Ну, вот, накаркала! Оглушительный треск веток вдалеке заставил напрячься. Милка торопливо сдернула с пояса рог. Душераздирающий низкий звук поплыл над лесом, оповещая Братство о вторжении. Может, услышат, успеют, но скорей всего — нет, слишком далеко забрела она в лес. Ненависть багровым туманом заволокла глаза, когда свора нечисть, нервно подергивая вывернутыми ноздрями, выперлась на поляну. "Сссволочи, на запах идут…" — Меч дернулся в руке, чуя кровавую жатву. Милка нащупала хороший упор для полусогнутых ног, мысленно попросила прощения у всех, кого невзначай обидела и нанесла первый рубящий удар.
Она вертелась юлой, нанося и отражая удары, ускользая от захвата длинноруких сутулых тварей. Чересчур их много, долго не выстоять. Раньше боялись лезть в наш лес, погань тошнотная! Что, осмелели, решили тихой сапой на Братство двинуть? Или вождь стоящий появился? А ведь и, правда, дело нечисто. Жаль, не успею известить содружников. Милка жадно хватала ртом воздух в краткие мгновения передышки. Умаялась, а меч заговоренный в живой руке должен быть, в мертвой и готская волшба бессильна, поднатужимся.
Паскудный удар по затылку швырнул вперед. Девушка поскользнулась на мокрой от крови траве, потеряв опору, с размаху грохнулась оземь. Меч вылетел из разом ослабевших рук. Только и успела в последний момент, что прошептать "В битве…", да сгрести в кулак горсть родной земли…
Распластанная, как лягушка, Милка застонала, пытаясь собрать конечности в кучу. Когда это удалось, тяжело села, опершись спиной о стену. Трещала голова, дико ломил затылок, ныли натруженные мышцы. Черт, черт, черт! Милка смотрела на глянцево-черные окатыши обсидиана и думала, что цена этим камням жизнь, жизнь неведомой девы-воительницы. Вот только при чем здесь она, Милка?
* * * * *
— Понимаешь, Тань, — захлебываясь словами, частила Милка, — я думала, что схожу с ума. Я боялась выйти из дома. Представь, я все время засыпала в самых невероятных местах, а потом на меня накатывали видения-воспоминания. И, главное, всякий раз, очнувшись, я находила камешки. Везде, где только можно. Вот эти, например, я выдавила из тюбика с зубной пастой.
Она раскрыла довольно объемистую косметичку и, пошурудив в ней, вытащила сиреневые аметисты (аметисты даже я ни с чем не спутаю), сунула мне их под нос.
— Посмотри сама, — предложила Милка, — видишь, словно фиолетовые искорки в середине. А сами камни, смотри, как переливаются. А вот ещё…
На обеденном столе выросла кучка всевозможных камешков разных размеров. Я, как курица в поисках золотого зернышка, принялась сортировать их.
— Что ищешь? — поинтересовалась Милка.
— Бриллианты.
— Не старайся, — она махнула рукой, — здесь только полудрагоценные, так называемые самоцветы, но и они уникальны.
— Почему?
— Ни одного скола, редкой красоты камни, своего рода раритеты. Ты же знаешь, я в камнях разбираюсь.
— И что с ними делать?
— Не знаю, — растерялась Милка, — я думала, ты что-либо присоветуешь.
— Я?
— Извините, что вмешиваюсь, — мужской голос влез в наш беспредметный разговор, — но…
— Делеор! — побледнела подруга.
— Макинтош! — слегка отстав от Милки, крикнула я. Признаться, после Милкиных сумбурных пассажей я совсем забыла о своем неразговорчивом госте.
А он стоял, опершись о косяк двери, небрежно сложив руки на груди, и разглядывал нас обоих. Интересно, как долго он за нами наблюдал? И сколько слышал? А, впрочем, какая разница…
— Я поражаюсь вам, — спокойно, даже как-то лениво процедил он.
— Нам обоим?
— Вам, людям. Вы совсем не хотите думать.
— В каком смысле? — Милка, по-моему, начала оттаивать. — И что ты здесь делаешь? Кто ты такой?
