Елена Величка - Кольцо демона
О, как стонала сосна, когда отточенное лезвие топора, сверкая, вонзалось в её тело! Как содрогалась она от боли и ужаса! Её пушистая голова билась на серых подушках облаков, и свежая, волшебно благоухающая хвоя, как слёзы, падала на землю. Лес застыл в безмолвном ужасе. Звонкие удары топора раздавались в тишине, как залихватские выкрики солдат, бесчинствующих в захваченном городе.
На звуки расправы прибежала лесная колдунья Ингрид, с криком кинулась к сосне и обняла её израненный ствол. Голубоватое лезвие остановилось в воздухе и метнулось в сторону — лесоруб отшвырнул топор, проклиная ведьму, которую едва не разрубил пополам. Два его товарища, отдыхавшие среди мёртвых стволов, белых пятен древесных опилок и осыпавшейся на землю хвои, бросились ему на подмогу и с бранью оттащили обезумевшую женщину. Она рвалась из их рук, умоляя пощадить эту сосну — источник её чародейской силы.
Искусство Ингрид многим в округе вернуло здоровье и счастье. Она жила одна в маленьком убогом домике на обочине лесной дороги. Птицы и звери были постоянными гостями в её жилище. И не раз лесорубы встречали её на лесных тропах — высокую молодую женщину с королевской осанкой, сопровождаемую ручным волком. Говорили, что часто на рассвете колдунья приходила к растущей неподалёку от её дома сосне и подолгу разговаривала с ней, ласково поглаживая её шершавый ствол.
Лесорубы были не на шутку испуганы. В здешних местах Ингрид слыла могущественной чародейкой и могла страшно отомстить обидчикам. Знай они, что это её дерево, они бы не посмели взяться за него, но их топоры уже успели так глубоко проникнуть в стройное тело сосны, что первая же буря всё равно повалила бы её.
Сосна была не молода и не стара. Высокая, с густой мохнатой кроной, она недаром привлекла их внимание. Её ровный как свеча ствол, быть может, станет мачтой на большом военном корабле и сам король прикоснётся к ней.
Чтобы отвести от себя беду, лесорубы постарались обратить гнев ведьмы на тех, для чьей пользы рубят корабельные сосны — на судовладельцев и хозяев верфей. Ингрид выслушала мужчин в недобром молчании. Когда сосна рухнула, она в последний раз провела ладонью по её стволу.
— Я узнаю, кому ты достанешься. Плохо ему будет!
Колдунья отломила пышную, липкую от смолы ветку и исчезла, унося её с собой.
II
По быстрым рекам шведского севера лес сплавляли на юг страны, где он использовался как топливо и для иных хозяйственных нужд. Лучшая его часть поступала на верфи.
В июле 1657 года сосна колдуньи Ингрид стала мачтой на двадцатичетырёхпушечном корабле "Седой странник", выстроенном по заказу некоего жителя Стокгольма. Георг Хёгвальд — так звали заказчика — прежде служил в королевском военном флоте в чине лейтенанта, но после смерти какого-то родственника сделался владельцем большого состояния и оставил службу. С тех пор он вёл праздное существование, не пытаясь приумножить своё богатство, за что прослыл бездельником. Впрочем, ни в чём другом его нельзя было упрекнуть. В его доме не случалось буйных оргий. Ни разу он не разгромил в пьяном угаре погребок, где обычно собирались моряки и куда он частенько наведывался выпить пива и побеседовать с прежними товарищами по службе. Казалось невероятным, что бывший моряк, да к тому же человек молодой и не обременённый семейством, ведёт такую спокойную тихую жизнь.
В то время население Стокгольма не превышало тридцати тысяч человек, и каждый гражданин был на виду, тем более состоятельные люди. Неудивительно, что с тех пор как Хёгвальд обосновался в городе, о нём ходили разные нелепые слухи. Прислуга внимательно следила за ним, пытаясь узнать, какими чёрными делами он занимается в тайне от добрых людей. Но любопытных постигло разочарование. Хёгвальд не замечал общего интереса к своей особе. Похоже, что ему действительно было нечего скрывать. Его не тревожили подозрительные посетители. Ночи он проводил дома. Молчаливый, необщительный, он любил покой и порядок. В его доме царила глубокая тишина, словно там обитали не люди, а призраки. Слуги ходили на цыпочках, говорили полушёпотом. У болтливых и шумных хозяин высчитывал из жалования за беспокойство.
Роскоши он не ценил. Его комната напоминала обстановкой офицерскую каюту на военном корабле. Одевался он просто и не носил ни парика, ни каких-либо украшений, кроме старинного массивного кольца с сапфиром, которым дорожил как амулетом. На упрёки в пренебрежении модой Хёгвальд обычно отвечал, что не хотел бы выглядеть хуже собственного костюма.
В самом деле, он не был красив. Его узкое остроносое лицо с глубоко посаженными водянисто-голубыми глазами и жёстким ртом, гладкие бесцветные волосы вряд ли могли вдохновить живописца или привлечь разборчивую красотку. Худоба и привычка держаться очень прямо зрительно увеличивали его и без того слишком высокий рост. Но было в этом необщительном и в общем-то скучном человеке своеобразное обаяние, располагавшее к нему с первого взгляда. Никому в городе не приходилось видеть Хёгвальда разгневанным, радостным или печальным. Его невозмутимость, ровный спокойный тон и постоянство требований нравились слугам, и они охотно прощали ему безобидные прихоти.
Когда "Седой странник", наконец, сошёл со стапелей и по городу пронёсся слух, что Георг Хёгвальд приобрёл каперский патент и спешно вербует команду, сплетники угомонились. Впервые за шесть лет жизни в Стокгольме Хёгвальд предпринял нечто, заслуживающее одобрения. Шла война с Данией, и для молодого человека, знающего толк в военном деле, сидеть сложа руки в такое время было просто позором.
III
Достав из кармана трубку, Георг Хёгвальд положил её перед собой на чёрную с золотой вышивкой скатерть и ласково потрепал по голове собаку, с ворчанием привставшую возле его кресла. Это была тощая гладкошёрстая немецкая гончая. Ощетинившись, она смотрела в дальний угол комнаты, куда не достигал свет горящей на столе свечи.
Ненастный вечер стучал мелкими дождевыми каплями в высокое окно. Тяжёлые синие шторы слегка покачивались, когда порывы ветра с воем сотрясали рамы.
— Не бойся, Хильд, — сказал Хёгвальд, поглаживая собаку. — Этот шторм нам не опасен. Другое дело, если такая погода застигнет нас в море. Тогда твоему хозяину придётся несладко.
Собака, носящая имя одной из валькирий, лизнула ему руку и заскулила. Но внезапно из её горла вырвался странный хрипящий звук. Она взвыла и прижалась к ногам хозяина. Удивлённый, он поднял глаза и оцепенел. В трёх шагах от него в густой тени чёрного полога кровати тускло светился туманный столб. Нет! Это была женская фигура, похожая на сгусток мерцающего пара. Вцепившись в резные подлокотники кресла, Хёгвальд безмолвно наблюдал, как она медленно приближается к нему. Очертания её не менялись при движении, словно зыбкое вещество, из которого она состояла, было заключено в невидимую твёрдую оболочку.
