Юлия Набокова - Легенда Лукоморья
Ив не отвел взгляда, но в его глазах мелькнуло странное выражение сожаления и боли. Так смотрят на любимую, которая идет к алтарю с другим, с каждым шагом безнадежно удаляясь из твоей жизни. Так смотрят на ребенка, который не желает слушать мудрого совета и тянет руки к огню, чтобы больно обжечься. Так смотрят на друга, который с азартом рассказывает о своем новом опасном увлечении, и ты понимаешь, что с этого момента ваши дороги навсегда расходятся.
– Тогда почему мелкое волшебство удавалось мне раньше? – смешавшись, спросила я у него.
– Ты училась, Яна, ты только пробовала приручить магию и использовала для этого любой повод. Теперь же магия приходит на помощь только тогда, когда в ней есть острая необходимость. В случае если решить вопрос можно обычным путем, она перестает действовать. Закон сохранения магии.
– Это что же, теперь, чтобы поесть пиццу, мне придется ее сготовить? – невесело пошутила я.
– Лучше нанять кухарку, – ухмыльнулся кот, намекая на неудачу с пирогами, но, поймав мой сердитый взгляд, не рискнул будить во мне Годзиллу дальше и ловко перевел разговор: – Ох, неспокойные нынче времена настали… Илью видали? Перед вашим появлением Бабу-ягу на смертный бой вызывал – каков молодец, а?
– Да он вроде как не всерьез, – возразила я.
– Еще бы он всерьез вздумал, – ощетинился кот. – Вот уж я бы ему показал!
– Кузькину мать? – заинтересовалась я.
– На что ему Кузькина мать? – удивленно вытаращился кот. – С него бы и Федькиной стало – как увидел бы… Да дело-то не в том, – спохватился он. – Баба-яга – она ж всегда защитница была, помощница, советчица. Как царевна из терема пропадет, жених к Яге – помоги сыскать суженую. Как кормилец при смерти лежит, жена или детки маленькие к Ягусе бегут – спаси и исцели! Знают, что от раны смертельной только живая вода помочь может. А водица та только у Яги есть. Как напасть какая заведется, опять молодцы к Яге спешат – подскажи, бабушка, способ вражину извести. А уж гостей она как встречала-привечала? И баньку напарит, и кашу наварит…
– А где тут банька? – удивленно озираясь, спросила я. – Неужто, как в сказке, из стены вырастает?
– Гулящая она у нас, – ворчливо заметил кот. – Все по лесу шастает день-деньской, не дозовешься.
– Кто? – совершенно опешила я.
– А ты про кого спрашиваешь? – ощерился кот. – Баня, конечно.
И, видя мое полнейшее недоумение, сжалился и пояснил:
– Банька в отдельной избушке на курьих ножках. Поменьше, чем эта. Наша избушка давняя, степенная, к оседлой жизни привыкшая. А баньке еще и сотни лет нет. С тех пор, как старая развалилась, новую построили, а у молодежи одни гулянки на уме.
– То-то мы ее еще не видели.
– И не увидите, – хмыкнул кот. – Ее надо волшебным словом позвать, а вам то слово неведомо.
– Что ж нам теперь – грязью зарастать? – возмутилась я.
– А и зарастайте, – махнул лапой кот. – Никто и не заметит особой разницы. Ты и так лицом черным-черна, что последняя чернавка, да и хахаль твой не лучше.
Я аж задохнулась от возмущения – да в Москве моему островному загару обзавидовались бы! Что за дикое царство-государство!
– Впрочем, так оно и лучше, – задумчиво продолжил кот. – Василисе, чтобы в Ягу нарядиться, пришлось белые щечки глиной мазать, а у тебя кожа, что у настоящей Яги – сухая, темная.
– Варфоломей! – прорычала я, и кот, поняв, что хватил лишку, торопливо сменил тему:
– Вот опять ты меня с толку сбила! – ворчливо заметил он. – Я ведь про Ягу сказывал. На чем я остановился?
– Баньку напарит, каши наварит, – напомнил Ив.
– Вот именно. Гостеприимная Яга была, добрая. Дети ее любили. Баба-яга всегда в почете жила, в уважении. А сейчас что? Кто-то слухи распускает, что Баба-яга на старости лет разум растеряла, в злое колдовство ударилась. Кто в избушку к ней попадет, тот навеки сгинет. И даже, аж повторить и то мерзко, людоедкой стала – детей похищает и ест.
– Да, есть такие сказки, – признала я.
– Сказки? – взвился кот. – Какие ж это сказки? Брехня это, а не сказки!
– Наглый поклеп, – поддакнула я. – Знаешь, Варфик, я всегда в детстве удивлялась, как же это так: в одних сказках Баба-яга – добрая старушка, царевичам помогает невесту найти и Кощея одолеть, трудолюбивых и скромных падчериц награждает, а в других – ну ведьма ведьмой. И Лутонюшку зажарить норовит, и…
Кот так и замер, не донеся до рта лапку с зачерпнутой сметаной.
– Врешь!
– Я тебе как в сказках все говорю, – обиделась я.
– Лутонюшку – зажарить? – оскалился кот. – Да этот Лутонюшка, сиротка заблудившийся, у нас больше месяца Жил припеваючи. Катался как сыр в масле, трескал, аж за ушами трещало. Василиса на него умилялась – и оладушки ему, и блинцы с медом, – Варфоломей возмущенно сглотнул, – со сметаной! Мне в миску не докладывала – все Лутонюшке, все дитятке малому. А то, что это дитятко меня за хвост таскало, так это не в счет. Он не со зла, он играючи! Я невольно посочувствовала Варфоломею: появление нового фаворита – конец света для прежнего любимца.
– А сколько раз Василиса его домой вернуть пыталась? – продолжил кот. – Сама не хотела расставаться, да сердечко болело, что малыш без родителей растет. Соберет его в дорогу, выведет из избушки, вернется обратно грустная-прегрустная, а часа не пройдет – он уже на пороге стоит да лыбится. Василиса его целовать-обнимать, нянчить, на стол накрывать! Насилу избавились от приживальца.
– Избавились? – вздрогнула я.
– Кабы не я, так он бы у нас навек поселился, – с гордостью отозвался кот.
– Так это ты его… того? – глухо произнесла я. – Зажарил?
– Ты что?! – Кот возмущенно зашипел, а избушка зашлась приступом хохота, отчего зазвенела посуда на столе.
– Ох насмешила, – кудахтала изба. – Да этот Лутоня сам кому хошь жару задаст! Однажды чуть крыльцо не спалил, окаянный, – с болью в голосе припомнила она. – Кабы Василиса вовремя не подоспела, тут и конец бы мне пришел. А Лутонюшка стоял поодаль да смеялся, глядя, как ступени горят. Смотрите, кричит, как избушка пляшет!
– Да уж, плясала ты на славу, – ворчливо заметил кот. – Всю посуду потом менять пришлось – одни черепки остались.
– Фу-ты ну-ты! – обиженно ответила избушка. – А кто в это время в печи сидел запертый и выл дурным голосом?
– Я не выл, – огрызнулся кот. – Я пел боевую песнь, наводя ужас на врага, и готовился броситься в атаку.
– То-то Лутонюшка со смеху покатывался, разжигая огонь у меня на ступеньках, – съязвила избушка.
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – возразил Варфоломей. – Должна мне спасибо сказать, что избавились от мальца.
– И как же это тебе удалось? – полюбопытствовала я.
